я сажусь и развязываю свой узелок с едой. Платок когда-то был белым, но сейчас он серый. Сыр, немного покрошившийся, и горбушка хлеба. Запах какой-то горьковатый. Сначала меня это удивляет, но потом я понимаю: это не сыр так пахнет, а мальчик. Я принюхиваюсь. От него пахнет немытым телом, это такая смесь запахов рыбы, мочи, пота и плесени. Думаю, от меня пахнет так же.
Мальчик смотрит на мой хлеб.
Смотрит на мой сыр.
Он мне никто, я за него не отвечаю. Завтра уйду и не оглянусь на него. Он не сможет за мной угнаться, а если и сможет, границу ему не перейти. Он не доберется до безопасного места. Глупо делиться ресурсами с теми, кто так и так не выживет.
Откусываю кусочек хлеба. Маленький кусочек. Съедаю. Потом – кусочек сыра.
Мальчик смотрит на мой рот. Смотрит, как я жую.
Но молчит.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
Тишина.
Есть еще вопросы, которые я могла бы ему задать.
Куда ты идешь?
Откуда ты?
Что видел?
Толку от этих вопросов – ноль. Все идут на север, все идут от экваториального пояса. Все на пути повидали немало. Любому с лихвой хватает историй о собственных лишениях.
– Меня зовут Мари, – показываю на себя пальцем.
Потом повторяю:
– Мари.
Вообще странно, что я решила назвать свое имя. Если представляешься кому-то, значит собираешься продолжить с этим человеком общаться. Но я не собираюсь общаться с этим мальчиком. Так было с Мохаммедом, и эту ошибку я больше не повторю. Хотя, если быть честной, я с ним и не знакомилась. Зачем знакомиться с сыном шофера родителей? Ты с кем-то знакомишься, а потом получается так, что ты за него отвечаешь. Так получилось у меня с Мохаммедом. Только потому, что я была старше, мои четырнадцать против его десяти. Эту ошибку я больше не повторю.
А мальчик все молчит.
И глаза его ничего не выражают.
Тут мне в голову приходит одна мысль.
Я говорю:
– Открой рот.
Он открывает рот. Я вижу его язык – маленький, бледно-розовый.
– Покажи, – говорю я. – Покажи язык.
Мальчик показывает язык.
– Хорошо. Так хватит.
В пустыне рассказывали, что солдаты иногда отрезают у детей языки. Я сама такого не видела, так что не знаю, правда это или нет. Правда в том, что мальчик молчит не потому, что ему отрезали язык, он, скорее всего, молчит, потому что не хочет говорить. Когда захочет, тогда и заговорит.
А он так и сидит с высунутым языком.
Я кладу ему на язык маленький-маленький кусочек сыра.
А потом завязываю остатки еды в платок и прячу.
8
Сны
Мальчик не жует сыр, он его сосет. Его рот, челюсти и щеки двигаются так, будто сыр, который он сосет, гораздо больше того, который я ему дала. То есть настолько большой кусок, что его трудно проглотить. Доев сыр, мальчик достает из кармана шортиков серый голыш. Камешек гладкий, размером где-то с половину моего большого пальца. Мальчик кладет голыш в рот, как будто это леденец,