поправляя то скатерть на столе, то занавески на окне.
На праздник помимо Димастого были приглашены Лёлек и Кирдяпкина, девчонка-оторва из параллельного, которую они в будущем беспощадно лапали класса с пятого, а она только смеялась в ответ.
Бабушка говорила, что такой фамилии в принципе не может быть:
– Кирдяпкина… Нонсенс!
Пригласили за небогатый стол: с колбасой «Любительской», шпротами в банке, винегретом с селедкой, сардельками на горячее и лимонадом «Буратино» на запив. В центре, не вынутый из коробки, но уже открытый, соблазнял своим шоколадным цветом торт «Прага» и удивляла открытая бутылка красного вина.
Хромая женщина, потрепав сына по голове, предложила разливать вино по бокалам, и уже после первого тоста «С днем рождения!», минуты через три, в свои девять лет Димастый оказался пьяным в стельку и его уложили на диван отдыхать.
Все дальнейшее веселье он пропустил, помнил лишь, что Алеша тащил его на себе через строительную площадку домой, где и сгрузил возле родной двери.
Его никто не ругал. Дедушка только заметил, что в девять лет начинать рановато. И засмеялся, а потом закашлялся. Мальчику нравилось, как дед смеется и как кашляет, нравилось.
За Димастым, как и в интернате, никто не следил, уроков не проверял, его просто кормили и обожали. Дедушка каждое воскресенье выдавал ему рубль на пополнение коллекции марок, который он проигрывал во что придется.
В пятом классе друзья вовсю бились в буру, или секу, три листа, используя чердаки разных домов. В те годы никто их не закрывал.
Вследствие разнузданной жизни без присмотра Димастый к пятому классу вышел в чистые двоечники с репутацией хулигана. Теми же самыми результатами могла похвастаться вся их гоп-компания, вместе с Кирдяпкиной, чьи сиськи росли с непостижимой скоростью.
Тогда выгнать из советской школы было почти невозможно, а потому они вели себя, как им заблагорассудится. Вытрясали из малышей мелочь, дрались с параллельными классами, праздно шатались по Москве, готовясь либо к ПТУ, либо к колонии для несовершеннолетних.
Они почти все время проводили вместе, начали курить в двенадцать, лишь алкоголь как-то не укоренился в их привычках, ходили рубиться со взрослыми пацанами двор на двор, играли летом в футбол, а зимой – в хоккей.
Но все эти годы вольной жизни Димастый до окончания восьмого класса не мог расстаться с неким чувством дискомфорта, не поддающимся анализу, но которое по мере взросления все нарастало. Ему было ужасно обидно, когда негр разбил ему нос за обвинение в шулерстве мелкого Лёлека и самого Шерхана: мол, типа, гады, играете на одну руку. Ему было неприятно, что он испугался дать сдачи, и наворачивались слезы обиды. Негр смотрел на Димастого маленькими глазками, разглядывая и исследуя его трусость… А кто любит чувствовать себя трусом?
– Ничего, – успокаивал на раздаче карт африканец. – У деда твоего много денег…
Позже, к классу восьмому, Димастый вдруг понял, что то, что казалось ему дискомфортом, на