растущую посреди заднего двора.
– Отдыхаешь? – спросил дед Захар.
– Жду гостей, – ответил Гордей, не повернув головы. – Скоро уж.
– Что за гости?
– Те же, кто к Тоньке приходил в последнюю ночь.
Дед Захар хмыкнул, тронул Гордеево плечо:
– Ты это оставь, сынок. Такие мысли до добра не доводят, а тебе детей подымать надо. Соберись.
– Я их выбросил, – сказал Гордей.
– Кого? – старик аж вздрогнул, решив было, что речь идет о детях.
– Камни. В сортир их, в помойную яму! А толку? Толку-то?! Ничего не поправить.
Дед Захар вздохнул, потряс плешивой головой. Похоже, болезнь и смерть жены серьезно искалечили его соседа. Сложно будет ему выкарабкиваться. Без помощи не обойтись.
– Ты попусту не переживай. Задумайся о делах наших насущных. Скоро река вскроется, забот станет невпроворот.
– Только об этом и думаю, – сказал Гордей, по-прежнему глядя на яблоню. – Что река вскроется. Все правильно. Река вскроется, и они явятся за мной.
Так и отчалил дед Захар ни с чем.
А неделю спустя, в выходной, Федор, едва выскочив на улицу, вернулся в избу со сверкающими глазами и улыбкой во все лицо.
– Тятька! – завопил он. – Ледоход! Пойдем, пойдем смотреть ледоход!
– Ну, пойдем, – Гордей позволил сыну взять его за руку, вывести из уютного сумрака на свежий воздух. Солнечный свет больно резанул по глазам. В толпе баб, детишек и смущенно ухмыляющихся мужиков они миновали околицу, прошли сквозь березовую рощу и спустились к берегу, вдоль которого с треском и шумом мчался влекомый течением лед.
– Ух, грохочут! – восторженно завопил Федор.
Льдины скрежетали и выли, сталкивались, наползая друг на друга, вставая на дыбы. Это было жуткое, завораживающее зрелище: река тащила огромные глыбы, играла ими с необычайной легкостью, словно берестяными корабликами, раскалывала пополам, вышвыривала ненужные обломки на берег – но тем недолго суждено было оставаться на суше.
– Гляньте, как поднялась, – сказал кто-то. – Считай, на цельную сажень уже.
– Да ну, – не согласились в толпе. – Откуда сажень-то?
– А вот приглядись-ка!
Гордей как завороженный наблюдал за проносящимися мимо льдинами. На некоторых можно было различить аккуратные проруби – вроде той, в которую скинул он Мишку Герасимова полтора месяца назад. Что бы ни случилось здесь в ту ночь, сейчас все следы этого были уже далеко, мчались к морю. Только сам Мишка остался. Где-то в глубине, куда не дотянуться солнечным лучам, терпеливо ждал, когда вода прибьет его к Гордееву порогу. Что толку скрывать улики, если от самого преступления не сбежать никогда?
– Тять! Я к пацанам! – звонко крикнул Федор, вскоре утомившийся буйством стихии. – Пока!
– А? Да-да… Валяй, сынок.
Гордей поспешил домой. На свету среди людей ему быстро становилось неуютно. Он-то, дурак, надеялся, что, избавившись от Тони, избавится и от камня на шее,