Сагитая расслабилось, рот приоткрылся, и стало ясно, что он уже спит. Яков притормозил и встал у обочины. Было как раз то самое время, когда предрассветные сумерки рождали серый туман. Туманная хмарь, поднимающаяся из кювета, тусклыми лапами хваталась за асфальт в надежде утащить его вниз, туда, откуда она вышла сама. Трофим вроде перестал биться, но механически поворачивающаяся голова из стороны в сторону все-таки вызывала жутковатые мурашки. Мысли о противоестественном и мистическом, особенно в обступающем внедорожник сером тумане, фары которого, казалось, светились все слабее и слабее, неожиданно захолодили Якова легким ветерком ужаса, а спящий Сагитай, неудобно накренившийся в кресле, никак не придавал уверенности и успокоения вдруг ставшей чуткой душе Якова. Подумав, Яков заглушил мотор. Вязкая, влажная тишина, в которой не было слышно ни привычного шума катящихся покрышек, ни ветра, ни карканья ворон, ватным одеялом обволокла голову. Это ощущение было сродни чувству, когда первый раз вступаешь в Зону, но не первые пятьсот метров, а километр или полтора, когда часто даже виден кордон, но ты уже не на своей большой земле, ты в совершенно другом месте… Яков набрал воздуха в грудь, открыл дверь и вышел наружу. Трофим метнулся к левой части салона, толкая стоящее за сиденьем водителя оружие.
– Тихо, тихо, Док, – успокаивающе сказал боец, обходя машину. – Сейчас покормим тебя.
Он открыл дверь, и зомби, нескладно переставляя ноги, вышел наружу. Именно сейчас Яков понял, что перед ним уже не тот ученый, не тот Трофим, которого он знал, а нечто совершенно другое. Не доброе и не злое, нечто, что было жалким. Но в то же время легко было представить, что оно вцепится тебе зубами в горло.
– Чего не в духе-то, Док? – осторожно спросил Яков. – Сейчас покушаем, не переживай…
Боец открыл заднюю верхнюю дверцу кунга, мертвец, покачиваясь, двинулся за ним. В правой руке по-прежнему была зажата статуэтка. Яков поймал себя на мысли, что, несмотря на то что Док был явно слабее его, если он вдруг шарахнет этой, вроде как чугунной, скульптуркой мутанта, то рассечение будет наверняка. Поглядывая на Трофима, он быстро развернул сверток, в котором были продукты. Хлеб, сыр, колбаса, отдельно овощи. Он собрал бутерброд и подал Трофиму. Тот схватил его и с легким стоном засунул в рот.
– Ну вот, а ты нервничал, – почувствовал облегчение боец, тут же готовя следующий.
Еще один бутерброд, почти не пережеванный, провалился в мертвеца, затем еще один, уже третий, лишь наполовину. Несъеденная половина осталась в руке Трофима, и он замер, словно выключился, недышащим и непредсказуемым манекеном. Легкий парок поднимался от его затылка. Яков придирчиво осмотрел макушку мертвеца, однако не трогая его, и ему в голову пришла мысль, что, откровенно говоря, не было его сильной стороной. Нещадно громыхая коробками с боеприпасами, канистрами, шоркая тюками, он начал рыться в кунге. Наконец его старания увенчались успехом. Сагитай не раз подшучивал над ним за его запасливость, шутливо называя то хомяком, то куркулем, но Яков всегда знал,