уважает и презирает идеи других обществ в соответствии с согласием или несогласием, в котором эти идеи или страсти находятся с его страстями, вкусами и его родом ума, и сообразно рангу, который занимают те, которые составляют это общество.
«Представим себе, прекрасная, молодая, изящная женщина, какою рисует нам история Клеопатру, которая многочисленностью своих ласк заставляла вкушать своего любовника наслаждения непостоянства, будет находиться в обществе скромниц, которых старость и безобразие предохраняют от искушения в целомудрии, и, конечно, эти скромницы будут презирать ее грацию и таланты». То, что называют развратом, не есть само по себе преступно, и преступность его определяется законом. Если бы женщины были общими, дети были бы объявлены детьми государства, тогда в таких преступлениях не было бы ничего опасного для общества; сегодня такого рода преступления не согласны с благосостоянием общества. К чему, говорит Гельвеций, закон карает обманы женщин, когда этот порок есть необходимое следствие противоречия между естественными желаниями природы и чувствами, которые, по законам скромности, женщины вынуждены выказывать.
«Умный человек знает, что люди таковы, каковы они должны быть; что всякая ненависть против них справедлива; дурак делает глупости по тому же закону, по которому дикое дерево дает горькие плоды; упрекать его за это – значит упрекать дуб, отчего он не дает слив».
Общественная (государственная) нравственность точно так же определяется интересом. Люди называют честными, великими, героическими такие деяния, которые полезны для общества. Общему благу можно способствовать не частными добродетелями, но талантами. «Талантами частный человек может сделаться полезным и достойным в своем народе. Что за дело обществу до честности какого-либо из его членов? Она ему не принесет никакой пользы». «История учит нас: то, что называют развращенностью в людях, с точки зрения религиозной, часто соединяется с великодушием, величием души, мудростью, талантами, т. е. со всеми качествами, образующими великих людей».
Моралисты прежних времен, полагает Гельвеций, недостаточно оценили тот факт, что пороки и добродетели людей определяются формой правления. Только рассматривая мораль с этой точки зрения, моралисты могут быть полезны, некоторые так называемые пороки даже полезны для общества. Так, если полезна роскошь, почему она развивает общественную промышленность, то, что было смешно вводить строгость нравов, почему они не совместимы с роскошью. Повсюду, где роскошь считается необходимостью, было бы непоследовательно считать изящные отношения нравственным пороком. Это положение позволяет заключить, что мораль есть ничто иное, как пустая наука, если она не связывается с политикой и законодательством; для того чтобы стать полезными миру, философы должны рассматривать предметы с точки зрения законодателя. «Познание принципов, здесь установленных, имеет по крайней мере ту пользу для индивида, что дает ему точное и определенное понятие о чести,