сейчас – это верх глупости и непрофессионализма. Потому что совсем недалеко, окружённое разозлёнными наследниками, в подземной крепости остывает тело Пертубарта. И наверняка станут искать виновных, потому что у здорового ибертарианца в сто тридцать четыре местных года почти никогда просто так не останавливается сердце. И всё странное, что увидят вокруг, будет казаться им подозрительным. А что может быть подозрительнее, чем человек в спецовке бурдианца, к которому в космопорту подходит вооружённый лейтенант Сил Безопасности Содружества? Я двигаюсь к выходу на взлётное поле, зная, что на меня смотрят объективы семнадцати камер. Каждый блестит, выжигая мой взгляд, раздражая, покалывая, будоража воображение. Дорт!
5
Я просыпаюсь в темноте. Правда, для меня она не темнота. Она – это серый свет, утыканный яркими огоньками светодиодов от пульта каюты. Я прикрываю глаза рукой, чтобы немного прийти в себя. И слышу звуки. Наверху, в рубке, по креслу ёрзает Анс. Пластик скрипит, как лопер, которому наступили на хвост. Анс тяжело дышит. Видимо, хочет спать. Он всё время хочет спать во время вахты.
В кают-компании Иблик оглушительно шуршит страницами. Я принюхиваюсь. Точно. До меня доносится затхлый запах старой бумаги. Должно быть, в руках у Иблика устав, который он взял на время в библиотеке базы, да так и не вернул назад.
Я открываю глаза. Стараюсь терпеть свет. Немного поморгав, беру в руку мобильник, простенький пластмассовый кирпичик без кнопок, зато с экраном во весь телефон. Яркость у него убавлена до минимума, но я всё равно еле могу смотреть на экран. Разбираю время. Пора вставать. Скоро должен выйти на связь Апулинафи.
Я спускаю ноги с кровати. Голова кружится, вена на шее, зажатая в инъекторе, пульсирует. Я встаю. В металлической двери шкафа отражается мрачная уродливая фигура. Это я.
Совсем недавно я был пусть невысоким, но ладно сложенным, накачанным мужчиной, которому можно было дать лет тридцать. Сейчас я худой, костлявый, под бледной кожей проступают иссохшие причудливо бугристые мышцы. Небритое лицо в рытвинах, как морщинистая кора дерева. Глаза блестят в темноте, намекая на приближающееся безумие. Впрочем, если умыться, побриться, пригладить клоки жёстких поредевших волос, то вид станет намного лучше. Может быть, и безумие отступит.
Я надеваю лёгкие шлёпанцы и ковыляю в сторону санузла. Рубка давит. Со всех сторон огоньки, писки, шорохи. Каждый электронный прибор считает своим долгом моргнуть мне светодиодом, погудеть конденсатором, приветственно дунуть вентилятором. А приборов уйма. Качают воздух, поддерживают микроклимат, отслеживают параметры моего здоровья. Если это можно назвать здоровьем.
Когда человек здоров, разве он чувствует себя так? Сиплое дыхание наполняет мои лёгкие, и я чувствую их, хотя, говорят, в лёгких нет нервных клеток. Они напоминают мне дырявые бумажные мешки, которые надуваются и вот-вот лопнут. Голова – бездонный чан, в котором болтаются мысли. Чан старый, ржавый, на стенках