интересовало, главное, что память о нём осталась и в данный момент лежала между двумя подушками, направив свои стеклянные пуговичные глаза в потолок. Степан знал: солдату на печи жарко, но, верный своему долгу, он терпеливо будет ждать, когда командира умоют, накормят, оденут и тот прибежит за ним, чтобы вместе идти в поход на Гитлера. У солдата не было имени, не было ружья, гимнастерки. Не было и профессии: танкист, сапер, летчик – солдат да и всё. И ноги были у бойца ватные, как и весь он сам…
Степан выдернул ладошку из Таниной руки, развернулся и пошел к печи. Солдата решил покормить, а то что же он за командир такой – сам ест, а подчиненного не кормит?
Мудростей армейской жизни Степка нахватался от саперов. Весь сентябрь он ходил на болото смотреть, как там стелют гать. На дороге малой проводил весь день, слушая нехитрый солдатский юмор. Там же ел, а днем спал в шалаше, накрытый солдатской телогрейкой. Оттуда он принес пилотку, звездочку, эмблему с топориками и самое главное – понимание, что командир – отец солдатам. А еще Степкина голова была забита всякими прибаутками, которых он нахватал, как паршивый кот блох. «Покорнейше благодарю, не нюхаю и не курю», – говорил он, проходя мимо сельмага, возле которого мужики толпились в очереди за махоркой.
– Эй, а умываться? – Танюшка растерянно остановилась, пожала плечами, сморщила личико и развела руки от удивления.
– Неумытый и небритый на печи лежит забытый, – пропел «командир» и полез на печь за своим подчиненным.
Общение с солдатом затянулось, и когда Степан пришел в горницу, где обычно обедали, взрослые уже разошлись. За столом, болтая ногой, сидела Танюшка, подперев щеку и лениво тыча вилкой в разварившуюся картошку, лежавшую перед ней на тарелке. На середине стола стояла миска с бочковыми помидорами – твердыми, зелеными, похожими на моченые яблоки. Там же, в тарелке, горкой навалена была капуста – белая и не закисшая еще. Рядом на деревянной подставке красовалось вареное яйцо. И всё…
Степан обвел взглядом продукты, соображая, что можно дать подчиненному, чтобы не испачкался. Как командир он следил за бойцом и иногда поругивал, если тот во что-нибудь вляпается. Стирать солдата никто не хотел, отговариваясь фразой: «Твой солдатик – ты и стирай». А стирать Степка не умел.
– А где все? – спросил малой и полез на лавку.
– Ушли, – болтать не хотелось, и Танюшка отделывалась короткими фразами, как печатная машинка: стукнет слово – и замолкнет. Настроение было паршивое: снов плохих Таня не видела или не запомнила, а вот чувство тревоги привалило, как только отец увидел её, подхватил под руки и, приподняв, чмокнул в щеку со словами: «С добрым утром, дочка!» – «И тебя, папа, с добрым утром, – Танюшка улыбнулась, и невольно вырвалось у неё: – Ты холодный какой-то». – «Так не лето на дворе…», – отшутился отец и поставил дочь на пол. Холод был не уличный, другой, а какой – дочь не знала и промолчала. Такой холодной была мама, когда умерла. И вот теперь эта мысль не давала Танюшке покоя. Занозой засела в голове,