встреча! А я ща еду и думаю, куда этот черт пропал? Сам Бог мне тя послал! Полезай в машину! Я ща руки сполосну!
– Гусь, ты что ли? – Олтаржевский по говору узнал институтского друга: родившись в Москве, Арон Гуськов по невнятной причине экономил буквы в словах.
– Я! Я! Натюрлих, – играя русскими и немецкими смыслами, весело оскалился Гусь.
Кряхтя и незло матерясь, он потянулся к воде. Хотел было лечь пухлым пузом на грязные ступеньки, но вовремя спохватился и не лег.
– Ты ссал тут, что ли? До воды граблями не дотянуться, – подосадовал Гусь и, косолапя, просеменил вверх по лестнице, на ходу бросив так, словно приятели только что вышли из машины: – Чего замер? Поехали!
Олтаржевский потоптался, не зная, что делать – остаться или идти? Он недобро хмыкнул: даже собственное самоубийство обернулось фарсом. Представил себя со стороны и презрительно процедил: «Старый осёл!»
Когда Олтаржевский вразвалочку одолел лестницу и вышел к черному лимузину, водитель в лакированных штиблетах, отклячив зад и придерживая галстук, чтобы не облиться, у обочины поливал из бутылки ладони хозяину. Гусь нагнулся, закинув галстук на плечо. Поодаль по сторонам квадратного «Мерседеса», похожего на катафалк, четыре здоровенных парня в зимних кожанах шагнули было к Олтаржевскому, и еще четверо у другого «мерина» насторожились, но Гуськов лениво осадил: «Свои!» И смачно харкнул.
Только тут Олтаржевский сообразил, что Гусь пьян, и потому обычно тихий – насколько помнил его Олтаржевский по институту, – сейчас заметно оскотинился.
Гусь, отфыркиваясь, сполоснул лицо.
– Лужок – мудак! В городе даже отлить негде! Ну, здорово, брат! – Гуськов оскалил великолепные фарфоровые виниры и, мокрыми руками обнял приятеля.
– Это «Майбах»? – рассеянно спросил Олтаржевский.
– Ага. В Москве такой есть у меня и у Жирика. Полезай с той стороны. Не засри сиденье.
Охранник услужливо открыл Олтаржевскому дверь, и гость утонул в кресле, чем-то напоминавшем кресло-трансформер стоматолога, но уютнее. В светло-бежевом салоне, обитом неведомым Олтаржевскому материалом, было тепло, пахло дорогим парфюмом и ничем не перебиваемым запахом глицерина, исходившим от Гуськова.
Откуда-то из-под локтя Гуся выплыли стопки с золотыми императорскими орлами, а к груди Олтаржевского услужливо придвинулся маленький столик.
В матовом свете Гусь ощупал приятеля насмешливым взглядом.
– Чего уставился? – сердито проворчал Олтаржевский.
– Каким ты был, Ржева, таким остался: прямой, как палка! Откуда ты взялся? Топился, что ли?
– Типа того… – неохотно отозвался Олтаржевский, краснея.
– А почему без пальто? В пальто удобнее. Набухнет и сразу на дно! Правда, в этом месте воробью по колено! Проиграл пальтишко в казино?
– Забыл в конторе, где нанимался.
– Как забыл?
– Психанул.