Олег Владимирович мягкой и одновременно сильной рукой, легшей на мое плечо, возвернул меня на прежнее место.
– Ты еще не попробовал их знаменитый десерт, поверь мне, это настоящая амброзия. Настенька, – крикнул он одной из официанток, – позаботься, пожалуйста, о моем друге.
В проеме тут же показалась воздушная и невозможно обворожительная Настенька с тарелочкой, на которой возвышалась небольшой пирамидкой сладкая пища Богов.
– Посиди тут еще немного, поразмышляй над тем, что есть нормальность и что означает выход за общепринятые границы.
– Намекаете на то, что галлюцинировать – это нормально?
– Я же говорил, то, что ты видел – не галлюцинация! Предсказуемость в поведении, общепринятый стандарт образа мыслей, скупая вариативность в развитии той или иной ситуации. Ты действительно считаешь это нормальным? Ты полагаешь, Создатель был настолько скуп, что не заложил в нас возможности развиваться, выходя за границы условностей?
– Я полагаю, что условности придумали мы сами, – неуверенно проговорил я, принимая у ангелоподобной Настеньки пирожное. – Только вот определить какие из них наиболее дикие становится все трудней и трудней.
– Абсолютно все условности нелепы по своей природе. Может ты пока и ограниченное существо, но ты обитаешь в безграничной Вселенной. И не надо так бесцеремонно пялиться на мою внучку, – проговорил Олег Владимирович, проследив за моим взглядом.
– Э-э-э, – только и проблеял я, совершенно ошарашенный.
– Бывай, мой юный друг, – уже совершенно дружелюбно и бойко отчеканил Олег Владимирович, удаляясь своей, выдающейся, хозяйской походкой.
Он оставил меня с тарелкой веганских пирожных и спутанными мыслями, и я еще долго смотрел ему вслед, прежде чем понял – именно такого наставника я ждал всю свою жизнь, даже если он старый, спятивший самодур.
Глава 5
С того дня, когда я последний раз видел бритоголового, прошло уже больше двух недель. Я впал в окончательный творческий загул. Рисовал больше прежнего и уж совсем какую-то несусветицу, которая на самом деле и раньше приходила мне в голову, но отчего-то не была мною доселе создана. На моих полотнах оживали малиновые лисицы, летающие рыбы и небесные бабы (хотя бабами этих сдобнотелых красавиц назвать было бы кощунством). Во всем многообразии моих несказанных творений, я нащупывал некую хрустально-хрупкую комбинацию. Все они были самостоятельны и обособлены и в то же время являли некое единое, лоскутное полотно. Соединялись его части таинственным образом, неясным до поры и мне самому. Словно некие прозрачные нити опоясывали все мои работы, протягивая каждую из них, как очередную отдельную единицу меж волнительно-незримого, но вполне реального утока [7]
Самым чудным в этой творческой вакханалии было то, что прежде я не мог обходиться без модели. Если мне не удавалось ее отыскать, то я рисовал анатомических уродов, полагаясь на пособия для художников. Но Барчай [8] в этой непростой задачи помогал мне мало, так как был сурово