от предметности, от уникального значения дался непросто, но принес бесспорную пользу: количество знаков сократилось от сотен и тысяч до нескольких десятков, что многократно упростило чтение и письмо[49]. Письменность обретала более прямую связь с устной речью[50]. (Идея финикийцев широко разошлась по региону: древнееврейский язык был основан на той же концепции.)
Финикийцы систематически применяли эту идею к своему языку, но не дошли до ее логического завершения. В их письменности использовались только согласные (в русском языке при такой практике сочетание букв «гнв» могло бы передавать существительное «гнев», деепричастия «гнув» или «угнав» и т. д.). Читателям приходилось догадываться о значении слова из контекста и вставлять гласные по собственному разумению. Тут-то греки и обнаружили поле для усовершенствования. Они развили финикийскую письменность, добавив туда гласные. Теперь уже не приходилось догадываться, что означают буквы «бз». Слово полностью передавало последовательность звуков и однозначно читалось: «обоз».
Новая система письменности хорошо подходила для ритмического размера, каким излагали сказания о Троянской войне, – гекзаметра, состоящего из шести стоп (каждая из которых включает в себя один долгий и два коротких слога или два долгих). Эту структуру не так-то легко передать финикийской системой письменности, которая пропускает важнейший, ударный, протяжный звук, на котором основан слог – [э] в слове «гнев». Греческий вариант письменности включил в себя протяженные, ударные гласные. Новый, основанный на фонетике алфавит[51] идеально подходил для сказаний о Троянской войне, и, возможно, едва ли не первой задачей, для которой применили его писцы, стала запись этих сказаний. Не исключено даже, что греческий алфавит был изобретен именно для того, чтобы передать гекзаметры сказителей той эпохи[52]. В любом случае новая система гарантировала, что читатель безошибочно распознает первое слово эпопеи – μῆνιν – как «крайнюю степень гнева», и ему не придется догадываться, глядя на три согласные μνν, о чем же пойдет речь:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал[53].
Имя одного из сказителей, Гомера, вошло в историю (хотя мы не можем даже сказать с уверенностью, что такой сказитель вообще существовал), а вот имя гениально прозорливого писца, запечатлевшего в тексте историю Троянской войны, осталось неизвестным. И все же сотрудничество этих людей сделало гомеровскую версию легенды уникальной. Поскольку безымянный писец, по всей видимости, записал целиком версию одного сказителя, поскольку Илиада не была слеплена из отрывков, созданных разными писцами и сказителями на протяжении многих поколений, результат оказался более гармоничным, чем другие древние писания, например Библия. Существенно то, что в Илиаде процесс письма упомянут лишь однажды; эпос предполагал именно устное исполнение, а не запись.