что какой-то старик, иностранец, некогда служивший при академии, находится в крайней бедности, – он поспешно вынул 25 руб. и торопился отослать их к бедняку, хотя у него не оставалось более денег. Узнал он, что один из щекатуров, работавших у дворца, упал с лесов и сильно ушибся: «отослать его в больницу, послать к нему своего лейб-медика, приказать хирургу пользовать его, дать на все сие деньги, послать больному некоторую сумму, постель, свою простыню – было для него делом одной минуты». Мало этого, – он справлялся и заботился о больном каждый день, пока тот не выздоровел, скрывая от всех свой поступок, «который он считал долгом человечества, к чему всякий непременно обязан»[30]. Такое настроение не изменилось впоследствии, только облеклось в другую форму. События, сопровождавшие пожар Москвы и наводнение Петербурга доказали это. Он был доступен правде; более, – любил, чтобы ему говорили открыто и смело, хотя бы самые горькие истины. Едва ли частный человек вынес бы терпеливо те укоры, которыми осыпал его друг верный, искренний, но слишком брюзгливый и самоуверенный, Паррот. Но пусть бы еще Паррот, любивший его страстно, мог позволить себе говорить таким образом; по какому праву ворчал и бранился в течение целого дня гр. Т.[31]? – потому разве, что его обязанности дозволяли ему находиться целый день во дворце, и Государь снисходительно терпел эти выходки.
Александр несколько раз выражал, как тягостна для него власть и что он «не рожден быть деспотом» (его собственные слова). В письме к другу своему В.П. Кочубею, он, между прочим, говорит[32]: «Да, милый друг, повторяю, мое положение вовсе неутешительно; для меня оно слишком блистательно и не по характеру, который желает только покоя и тишины. Двор создан не для меня. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворной сцене; сколько крови портится при виде всех низостей, совершаемых ежеминутно для получения какого-нибудь отличия, за которое я не дал бы медного гроша. Истинное несчастье находиться в обществе таких людей. Словом, я сознаю, что не создан для такого места, которое занимаю теперь и еще менее для того, которое предназначено мне в будущем; я дал обет отделаться от него тем или другим путем. Я долго обдумывал и рассматривал этот вопрос со всех сторон; наконец, пришел к этому заключению…» Далее: «я всегда держался того правила, что лучше совсем не браться за дело, чем дурно исполнять его. Следуя такому правилу, я пришел к решению, о котором говорил. Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще определить время этого отречения) поселиться с женой на берегах Рейна, где буду жить спокойно, частным человеком, наслаждаясь своим счастьем в кругу друзей и в изучении природы…. Мысли жены моей, в этом случае, совершенно сходятся с моими».
Это было писано еще в 1796 году, когда увлечения молодости могли иметь влияние на душу Александра; но даже в ту минуту, когда престол внезапно представился перед ним, он в нерешимости остановился… Потом он писал своему воспитателю и другу Лагарпу