во всем и раньше других городов воспринявшая модный модерн.
Прежде всего отозвалась на новое веяние живопись. Искрящийся красками Ганс Маккарт был забыт с его огромными полотнами в музеях, которых так много в Вене. На смену пришел иной стиль, стиль «Сецессион». Не богатейшая «Альбертина»[47] со своими тысячами листов рисунков и гравюр мастеров Возрождения тянула к себе в те годы, а, прежде всего «Сецессион».
Эклектизм[48] [18]70–[18]80-х г[одов] привел мысль художников в полный тупик; безотрадная полоса. [18]70–[18]80-е гг. должны были неизбежно породить какое-либо новое искусство или возродить старое. Но жизнь не ждет, возврата к прежнему быть не может, и новая жизнь ищет новых форм.
Мост в Инсбруке. Фото конца XIX в.
Безотрадность и шаткость всего буржуазного строя показала всю свою гнилостность именно в эпоху [18]80-х годов. <Все разочарованы безнадежностью, доходящей в поэзии и литературе до символизма, питающего и отдельные истоки искусства.
Эта эпоха во всей своей наготе показала свою полную изжитую оболочку. Дух давно умер. Только с рождением отдельных утопистов, вроде Вильяма Морриса, сказавшего впервые новое слово в своей знаменитой книге “Вести ниоткуда”, могли появиться новые истоки нового стиля. Подкованного всей культурой, мастерством, но все же скованного безвыходным кольцом распадающегося буржуазного общества>[49].
Кучка английских прерафаэлитов[50] во главе с Вильямом Моррисом, Уоттсом и Рафаэлли[51], а также Бенджонсом[52] с их идеологическим пророком Джоном Рёскином, сказала также новое слово в искусстве.
Прага. Центр города. Открытка начала XX в.
Английское искусство по самому свойству своей национальной природы было философски отвлеченным, изысканно аристократическим, с присущей аристократизму замкнутостью, и казалось, что это искусство не распространится на континенте.
Но новые идеи в искусстве нельзя запрятать ни в какой закрытый клуб прерафаэлитов, и никакие интимные собрания у Джона Рёскина не смогли уберечь их от ищущих и любопытствующих художников остальной Европы.
Как всегда, наиболее чуткая французская натура первая восприняла эти новые элементы, новые пути, и архитектор Плюме первый в Париже строит тогда знаменитый и наивный теперь – «Кастель Беранже»[53], а за ним Саваж и Жюль Орта[54] начинают заполнять аристократические кварталы зданиями нового стиля. Основной скелет старой французской архитектуры изжитого французского эклектизма одевался новой декоративной формой, не подчиненной логике архитектоники[55] и всего архитектурного замысла, а исключительно лишь побуждаемой мастерством, изящностью техники и безудержной фантастической беспредметностью.
Прага. Народный театр. Открытка конца XIX в.
Но мода заразительна, а новое в искусстве всегда захватывает. <Поэтому наиболее трезвая