не хотела сознаваться, но столько раз озвученный вопрос Фрэнка начинал надоедать. Она подумала, что, удовлетворив его чувство познания, Фрэнк не станет больше допытываться. Она набралась храбрости открыться ему.
«Я думаю о небе. Почему зимним вечером, когда луна оставляет его в уединении и ничто не освещает бесконечный свод, оно смотрится, как чёрный бархат, где с одной стороны по нему льется розовый отсвет, точно зефирная пастель, а с другой – появляется светло-голубой оттенок… Думаю, зачем люди учат языки друг друга, а не выберут один единый для простоты общения. Представь себе француза с чистым английским произношением, который не сыплет на общество приторность французского красноречия.»
Эмма рассмеялась и поглядела на Фрэнка. Сдвинув брови в легком недоумении, он глядел то в сторону, то на Эмму растерянными, слегка суженными глазами. Молчание затянулось на долгие минуты, и та тишина была ей невыносима. Пожалев о сердечной откровенности, она оторвала взор от мужа, а её руки никак не находили себе места. Она перебирала пальцами, в надежде услышать от Фрэнка слова понимания. Но разве есть способ понять другого человека, если внутри нет налаженных механизмов для подобной цели? Да и, услышав собственные мысли вслух, они показались ей до безобразного глупыми. Она покраснела и закусила губу, когда Фрэнк всё же сказал, осторожно улыбаясь уголками рта:
«Надеюсь, ты это не всерьез, милая? Забавно, как ты умеешь шутить!»
Эмма прыснула наигранной улыбкой. Обида просочилась в её задетую душу, а разум сосредоточился на выводе, как далеки их вселенные от общего мира, где есть камин семейного очага. И вместо того, чтобы объединять, согревая одним теплом единения, этот очаг топил лёд в одном и жарил до боли другого.
Вспоминая те неприятные минуты, Эмма вошла в спальню, где господствовал стиль – не далеко ушедший от модерна, но опережающий рококо – и подошла к столику, где утром наносила лёгкий грим. Без него она считала себя слишком юной деревенской простушкой, пока здравость в её самомнение не внёс портной Ильяс Макинтош – шотландский мастер платья с еврейскими корнями. Увидев, как Эмма тщательно припудривается, подчеркивая глаза и брови, он с глубоким вздохом произнёс:
– Новенькие платья мечтают о заплате, которая добавит внешний шик. Поношенные платья годятся лишь в заплату, а хочется им старую на новую материю сменить.
Теперь она уверенно поглядела на себя в зеркало. К счастью, не смотря на два ушедших года, она по-прежнему видела в чертах своего маленького личика притягательные чары. Губы алели пионом; щёки пышали свежестью росы; глаза завлекали своей синей глубиной и переливались уже не счастливым предвкушением увлекательных перипетий, как дома у миссис Морган – теперь в них значился страх. Что скажет Фрэнк, и каким будет его лицо, когда она разрушит их семью? Не может быть, что останется спокойным! Скорее всего сперва её обдуманная речь оглушит его, как разрыв бомбы. Он замрёт на месте и переспросит, не ослышался ли. У