что, вопреки его лучшим намерениям, мощь профессиональной экспансии, личные амбиции и экономические интересы привели в итоге к дальнейшей «диагностической инфляции»[38] и чрезмерной зависимости от DSM.
Последняя, пятая версия DSM появилась лишь в 2013 году. DSM-5, не решив ни одной из выявленных в более ранних версиях проблем, вызвал серьезную критику. В настоящее время это издание, включающее уже почти 350 диагностических категорий, продолжает громоздить новые и довольно спорные психические расстройства. С момента его публикации и по сей день врачи могут лечить от таких «патологий», как «умеренное нейрокогнитивное расстройство», «расстройство настроения», «расстройство аутического спектра», «гиперсексуальное расстройство» и «расстройство пищевого поведения». Читателю следует знать, что, хотя назначенная комиссия при включении новых диагнозов, безусловно, полагается на научные исследования, решение в конечном счете принимается голосованием. И так же голосованием определяют, следует ли удалить из DSM прежние диагнозы. Один из самых известных примеров – голосование в 1973 году по поводу исключения из разряда психических расстройств гомосексуальности. Иными словами, решение о существовании психического расстройства является, по сути, столь же научным, сколь и политическим. И всякий раз, когда соглашаются включить в DSM-5 новое и нередко спорное психическое расстройство (как, например, детское биполярное расстройство), мы наблюдаем настоящую «эпидемию» соответствующих диагнозов и медикаментозного лечения.
Показательный пример политически мотивированных нововведений в DSM – «переживание тяжелой утраты». В DSM-IV для «тяжелой утраты» делалось исключение, и было решено, что к ней неприменимы обычные критерии, по которым диагностируют и лечат большую депрессию. Соответственно, человек, оплакивающий смерть близкого, считался «нормальным», хотя формально он отвечал всем признанным диагностическим критериям большой депрессии. Однако в DSM-5 для «тяжелой утраты» исключение уже не предусматривалось, и люди, скорбящие дольше двух недель, несмотря на очевидные причины их глубокого горя стали кандидатами на лечение. Как понять такой драматический сдвиг в представлениях, связанных с тяжелой утратой и ее статусом как «психического расстройства»? Одно из возможных объяснений состоит в том, что любое отклонение от установленных DSM критериев создает концептуальную проблему для поддержания чисто медицинской модели психических заболеваний. Но если в конце концов психиатрам пришлось признать, что определенные формы печали связаны с тяжелыми жизненными обстоятельствами, не ставит ли это под сомнение ее биологическое происхождение? Если было сделано исключение для тяжелой утраты, почему не сделать исключения для потери работы, распавшихся отношений, экономических трудностей и т. д.? Вероятно, ради сохранения образа научной чистоты безопаснее было отменить исключение для тяжелой утраты, чем признать более общий принцип – что одни и те же проявления могут в одном социальном