без непочтительности. Ходит он медленно, разговаривает негромко и рассудительно. Но это только внешний рисунок роли. Внутренние же мотивы его поступков так и остаются до конца непонятными. Чем объяснить отсутствие пылкости у юного влюблённого – его меланхолическим темпераментом или тем, что женитьба на Элизе для Валера только путь к деньгам Гарпагона? Хотя текст мольеровской комедии не даёт повода для таких допущений, всё же они возникают.
Простота и непритязательность манер Элизы и Валера позволяют ярче оттенить манерные претензии на аристократизм Марианны и Клеанта, внося разнообразные нюансы в сценический конфликт.
Есть такое понятие в живописи – гризайль. Это означает, что работа написана одним цветом, чаще всего, каким-либо оттенком серого или коричневого. Гарпагон В. Потапенко внешне словно написан гризайлью цвета горохового супа. Кажется, цвет его холодных стеклянных глаз, редких волос ничем не отличается от горохового цвета камзола. Весь Гарпагон словно обесцветился, выцвел, побледнел. Такая «одноцветность», «бесцветие» как будто зримо воплощает классицистскую заданность: скупой – скуп, и ничего больше. Однако актёру удаётся найти в этой гризайли бесконечное число оттенков – тревожную недоверчивость, подозрительность, привычку прислушиваться к чужим разговорам, тяжело упираться взглядом в лицо, пытаясь угадать потаённые мысли собеседника…
Актёр раздвигает рамки заданного образа скупца. Иногда кажется, что Гарпагон мучительно пытается осознать истину про свои отношения с миром. Вот сейчас, сейчас он ощутит всю пропасть своего одиночества, жалкую зависимость от сундука с золотом… Но нет, прозрения не наступает. Страсть к деньгам полностью завладела Гарпагоном. Дети кажутся ему чужими, он хочет избавиться от них как можно скорее и как можно выгоднее. Да и Марианна для скупца, скорее, не возможность на склоне лет хоть частично испытать упущенные удовольствия, а ещё одно экзотическое приобретение: всё на свете, а значит, и молодость, и красота имеют для Гарпагона свою цену.
Сцену пропажи драгоценного сундука режиссёр решил талантливо и предельно просто. В складках занавеса, которые веером расходятся во все стороны от центра, появляется лицо Гарпагона, даже не лицо, а трагическая маска античной трагедии, которая выражает отчаяние, страх, скорбь, а рот её рвётся в безмолвном крике.
История про жадного старика, остроумно рассказанная театром, наверное, так бы и осталась бы в памяти зрителей ощущением искристого веселья и ненавязчивых, хотя и серьезных размышлений, если бы… Если бы не было в этой истории ещё одного аспекта.
В «Игре про бедного влюблённого скупого» существует ещё одно измерение, которое иногда напоминает о себе «гулом вечности». В нём обычные бытовые разговоры утрачивают смысл, Гарпагон как будто упускает нить происходящего и остаётся один на один с почти экзистенциальным Ничто. Гул океана напоминает старику, что он только песчинка в этом мире, которую через миг поглотит тьма.