всё-таки мне показалось, что я его услышал.
И когда ворон умер – какая-то малая часть меня умерла тоже.
Кровь хлынула на деревянного истукана, полилась по грубо вырезанному лику.
Обезглавленная птица сотряслась несколько раз; если бы не была спутана – наверное, хлопнула бы крыльями.
Птицы, как и люди, умирают небыстро: видели, как бегает курица, лишённая головы?
Когти сжались и разжались.
Я посмотрел на Кирьяка – тот стоял недвижно, с бессмысленными глазами, и его правая рука судорожно сжимала оберег – петушиный клюв – на широкой груди.
Одноглазый погрузил два узловатых пальца в голую шею птицы, как будто в кувшин, и помазал свежей кровью свой лоб и щёки.
– Во славу и ради удачи! – хрипло провозгласил он, и отдал обезглавленную птицу второму.
– Во славу и ради удачи! – крикнул второй, которого я теперь ненавидел люто.
Смотрел, как они грубыми резкими движениями взрезают умерщвлённого ворона, разламывают его грудину, проворно вырывают требуху.
Теперь, спустя сто лет, все вы знаете, что требуха и есть требная плоть. Мясо – людям, кишки – богам. Так был устроен тот древний, дикий мир, в котором я провёл свою молодость; нравится вам это или нет. Не стану пугать вас подробностями. Скажу лишь, что оба птицелова скинули рубахи и порты, остались нагими – в свете молний было видно, что их руки и морды загорели дочерна, а тела сохранили зимнюю белизну, – и обмазали себя, включая горла, животы, причиндалы и колени, дымящейся жертвенной кровью. А затем прыгали, под дождём и ветром, через деревянного истукана, как через костёр, размахивая над головами вороньими кишками, словно победными флагами.
А потом мясо ворона сожрали, а кости и перья втоптали в мокрую траву.
И старый Митроха тоже жрал, двигая беззубым ртищем, и прыгал. И Кирьяк поучаствовал – но я на него не смотрел, не желал.
И по изгибам их костлявых спин я понимал: они очень хотят победить.
А я не хотел.
В победе не всегда есть правота, а в правоте не всегда есть победа.
И я знал, что чёрный бог не взял мою требу. Я не поднёс её от чистого сердца. Я не отдал самое дорогое, что у меня было. И в предстоящей охоте удача меня не ждала.
Птицеловы, наверное, хотели бы до конца соблюсти правила и спалить воронью требуху в костре – но дождь помешал.
Впрочем, костёр – не главное. И жертвенный камень – не главное. И даже истукан не обязателен.
Главное – кровь.
Только она возбуждает интерес богов.
Только горячая, свежая, алая – угодна хозяевам других миров.
Так же и меж людей: все мы прохладны, все мы прощаем другу другу слова и поступки, пока не пролилась кровь. Зато уж если пролилась – поднимается вой, набухает гнев, и вот уже брат идёт на брата, обнажив заточенное железо.
Обратно шли ещё быстрее, почти бежали.
Ветер гнул деревья, кидал нам в лица холодную небесную воду.
Бывает, что в общей требе, когда вся селитьба, от мала до велика, стоит вокруг жертвенного камня – один человек, или несколько, не разделяют