Он сейчас на радуге. Когда зверь умирает, он попадает на радугу.
– Что он там делает? Ему там интересно?
– Да. Он пьёт радужные коктейли. Он пробует различать цвета. Потом учит их названия. При жизни ему это не было нужно. Потом он гуляет по каждой из семи дорожек. По фиолетовой можно дойти до луны.
Сын задирает голову. Турецкая луна жирная и лоснящаяся. Как морда лукавой кошки-попрошайки.
– Ты врёшь, – повторяет сын. Но в его голосе неуверенность.
– Нет.
Я не знаю, вру ли я.
Мы играем в бильярд. Сын всё-таки потихоньку плачет. Поэтому проигрывает. Я прихлёбываю вино из трубопровода. Третий бокал. Странно, что проигрываю не я.
Следующим днём я кормлю кошек. Всех. Даже главаря и хозяина. И я шепчу, бросая под стол тушённую в сложном соусе говядину – "El Perdon".
Идиотка.
Воробьёвы горы
– Да! – рявкнула я в телефонную трубку. Хилый пакетец, который я перехватила левой рукой, накренился, рискуя просыпать содержимое на тротуар.
– Ты уже святила куличи? – спросил Сашка.
– Еще нет, – ответила я. До ближайшей скамейки было метров сто. Из пакета выпал тюбик зубной пасты. – Ты вовремя, как всегда. Я вышла из магазина. У меня все…
– …валится из рук, – сказал Сашка. – Знаю я эти твои руки. Я в полпятого заеду, приготовь продукты к освящению. Яйца, куличи. В церковь на Воробьевы горы махнем.
Я наконец добрела до скамейки, плюхнулась на нее, с наслаждением освобождая запястье от полиэтиленовых пут.
– Махнуть в церковь – это вполне в твоем характере, – пробурчала я. Я знала: Сашка улыбается.
– Мать чтит традиции, – пояснил он, – если к Пасхе нечто покрашено, испечено, заизюмлено – просто необходимо побрызгать все это специальной водой.
Я потянулась, зажмурилась. Славный выдался день: солнечный, но не помпезный. Без особой яркости. Уютный апрельский флер. Даже ежевесенней покраской уличных поверхностей не воняло. Скромному ветру удалось сдуть антисанитарные ароматы.
– Еретик ты, Сашка, – укорила я. – Заезжай. И зубную пасту привези, детский "Колгейт". А то наш "Колгейт" в урне. Из-за тебя.
Наш с Сашкой недороман был настолько хорош, что мы остались друзьями. Идиотское выражение – "остались друзьями", когда мы по окончании того, что толком не началось, сплелись корнями и ветками – общими книжками и киношками, общими шатаниями по моллам в поисках моих намечтанных сапог, общими ночными телефонными скандалами, общими редкими поцелуями в щечку.
Сашка мало изменился с момента нашего знакомства – он был все тот же обожающий экстрим эрудированный симпатяга. Нет, пожалуй, красавчик. Просто я к нему привыкла за много лет. Даже изумлялась – отчего женщины льнут к нему, моему карманному Сашке.
– "Колгейт", – напомнила я, с тоской косясь на пакеты. – И купи еще мне помидоров несколько штук, я про них забыла. И синюю ручку. Никите нечем уроки делать.
Я знала: Сашка улыбается. Но слегка взбешен.
В полпятого я была