уже из-за линии луга отозвались соловьиные трели выдающие не только изумительное «дью… дью», однократное «фю», «хи», «так… так», но и щелканье, треск, цирканье.
– Петруша у дык вотде и супружницу пережил свою, – продолжил немного погодя Батанушко, и с каждым новым словом на голове его прямо на кончиках волосков возгорались голубые искорки. – Ужоль старый он стал, а усё по дому мастерил и тык во единой рукой управлялся. А кода-ка почил, должны были и мы усе помереть. Абы без людей избы рушатся, али горят, як то прилучилось с избой Петруши и мы тож то почиваем… Но пришла толды Верунечка, баушка твоя. Они толды с Лександром в инаково селе, далече отсель новой избой обзавелись… Пришла Верунечка и нашу вота ватагу туды и позвала. Ну, а мы и пошли… Спервоначалу тудыкась, опосля сюдытка… Обаче тутова мы недолзе будем бытовать, и як до нас померли с прежними хозяевами инаковые духи, дык и мы… Стоит токмо Верунечке почить и мы вослед нее исчезнем. Ужоль-ка ведал бы ты, скокмо тутова нашего роду померло, не счесть… Петруша, – дополнил с ощутимой болью Батанушко, вероятно, вспоминая своего любимца, и теперь стали ясно видны его карие глаза, такие же добрые как у дедушки Саша.
– У Петруши, – чуть слышно пояснил домовой, и мальчик понял, что и у дедушки Пети глаза тоже были карие, а дух, точно читает его мысли.
Батанушко прерывисто вздохнул, и, развернувшись уже больше не сказывая и лишь тягостно хмыкая носом, направился вперед по дорожке, а следом за ним пошел Пашка. Мальчик очень хотел сказать что-нибудь доброе, поддерживающее домовому, но как оказалось ничего не смог, будто не умел складывать слова в предложения. А все потому как был и сам очень расстроен услышанным. Впервые, наверно, ощутив гибель всей этой деревни, пожалуй, что на кончиках собственных волосков на голове, словно приподнявшихся и резко скинувших на кожу тела холодные мурашки такие же крупные, как ранее выплаканные домовым слезы. С каким-то особым ужасом осознавая, что после смерти бабушки, такой живой, доброй умрет и этого удивительный Батанушко, хмыкающий носом и покачивающий руками, ступающий волосатыми подошвами ног по деревянному настилу. И тогда, естественно, уйдет вместе с ним и вся его семья, и грозная Волосатка, и милая Тюха Лохматая, и суровый Дворовой. И, вероятно, уйдет тогда в никуда и вся история дедов и предков Пашки, с которыми Батанушко издавна жил.
Мальчик шел вслед за домовым неспешно, теперь не отставая, и почасту поглядывая вправо… туда, где когда-то стояла изба деда Пети, так нежно называемого домашним духом – Петрушей. Впрочем, сразу за чуть зримым штакетником, разделяющим делянушку бабушки и соседний огород, ничего не наблюдалось даже первого венца сруба, еще пока выглядывающего из земли ранней весной. А плотная ночная темнота создавала лишь сумрачность контуров, в оной пели птицы, квакали лягушки, и словно похрустывали стебельками трав сверчки.
Батанушко достигнув