а вот гречанки пока нет.
– Ну, так скажи ему от меня, что гречанке совсем не место в его задымленной юрте! – сердито произнес Федор, обращаясь к толмачу.
Толмач слегка запнулся, переводя на монгольский язык смелый ответ Федора Юрьевича.
Гуюк-хан свирепо зыркнул на князя Федора своими раскосыми глазами и что-то гневно прокричал татарской страже. Стражники ринулись было к Федору Юрьевичу, но были остановлены властным окриком Бату-хана.
Обращаясь к Гуюк-хану, Бату-хан заговорил с нескрываемой неприязнью в голосе. Гуюк-хан сидел, не смея поднять глаз, не смея возразить. Примолкли и остальные царевичи. В шатре водворилась гнетущая напряженная тишина, нарушаемая лишь треском горящих поленьев и резким голосом Бату-хана.
Моисей испуганно спрятался за спину хана Кюлькана.
Одна из жен Бату что-то сказала ему.
Бату-хан улыбнулся и через толмача обратился к Федору:
– Такой видный витязь достоин более высокой чести! Тебя, князь Федор, я готов взять к себе на службу, а твоя жена-красавица станет украшением моего гарема.
Произнеся это, Бату-хан вытянул вперед ногу в узорном башмаке с загнутым носком. Его узкие темные глаза миролюбиво и с ожиданием взирали на Федора Юрьевича.
– Князь, тебе следует поцеловать носок башмака у непобедимого Саин-хана в знак признательности за оказанную честь, – тоном, не допускающим возражений, сказал Федору Юрьевичу татарский толмач. – Так принято у нашего народа, – негромко добавил он, видя, что князь Федор не двигается с места.
– Такое раболепство не принято у нас, русичей! – резко промолвил Федор Юрьевич.
Князь встал на ноги, но кланяться явно не собирался. Бояре с двух сторон что-то сердито и настойчиво шептали Федору, теребя его за рукава кафтана, но Федор не желал их слушать.
Толмач пребывал в полнейшем замешательстве.
– Скажи своему хану: разве он одолел меня в битве, что желает владеть моей женой? – заявил толмачу Федор Юрьевич, не скрывая своего негодования. – Скажи ему, что у русичей недостойно отдавать своих жен на позор кому ни попадя! Я бесчестьем себя покрыть не хочу. У вас свой обычай, а у нас свой.
Царевичи и ханские советники с нетерпеливым ожиданием взирали на толмача, желая узнать, что сказал русский князь. Особенное нетерпение можно было прочесть на лице Гуюк-хана.
Толмач, запинаясь, перевел на монгольский сказанное князем Федором.
Едва толмач умолк, как по шатру прокатился гул гневных голосов. Татарская знать была возмущена дерзостью и неучтивостью Федора Юрьевича. Царевичи переглядывались между собой, жены Бату-хана перешептывались, толкая друг дружку локтями. Лишь Гуюк-хан криво усмехался.
Выслушав толмача, Бату-хан вскочил с трона как ужаленный. Он что-то быстро проговорил, указав рукой на дверь юрты.
– Великий Саин-хан говорит, что вы можете возвращаться домой, – обратился толмач к рязанским послам. – Вас никто больше не задерживает.
Отвесив прощальный поклон, русичи гурьбой двинулись к выходу из юрты.