и надо, чтобы толкнуть обманутую женщину на эту грязную кровать и что она в такой безвыходной ситуации никогда не откажет мне в моей пошлости… Да и кто я такой, чтобы жертвовать собой ради других? Чем они лучше меня? На то есть государство, олигархи, кто-то еще, чтобы разбираться в этих щепетильных вопросах, но никак не я, жалкий, никчемный старик… – и он вдруг зарыдал, закусив кулак. – О, я подлец! Ну, налейте же, не томите…
Мужчина в куртке уже разливал остатки, когда рассказывающий со слезами подскочил к столику и схватил чашку двумя непослушными дрожащими ладонями.
– Да, я передумал, – продолжил Козломордый. – Струсил в тот самый момент, когда она уже уверовала в исцеление своей дочери и боготворила меня… Вот почему она меня ненавидит! И правильно делает…
– Это жестоко…
– Жестоко, не спорю… Но я и, правда, верил, клянусь Вам, до последней минуты своей веры верил, что смогу решиться на эту сакральную жертву… Вот посмотрите, как далеко я зашел…
Козломордый посмотрел на обрывки разорванных листов под ногами и стал подталкивать их куда-то под столик, сшибая пустые бутылки. Он заметно захмелел, нос его покраснел, точно у деда Мороза. Затем он вытянул вперед подбородок и почесал нервно, с каким-то остервенением свой безобразный кадык.
– На этом договоре не хватало моей лишь подписи… Простите, пересохло во рту, – сказал он, печально поглядывая на пустую бутылку.
– Пейте мою, мне уже достаточно, – и гость протянул свою недопитую чашку.
– Спасибо! Вы прекрасный человек, просто замечательный. Приходите ко мне еще, в любое время, в любую погоду, когда Вам будет угодно. Даже ночью. Особенно ночью, когда бессонница душит меня не хуже удавки. Ключи всегда под ковриком, я буду ждать…
– Но почему Вы держите ключи под ковриком? Вас могут обворовать.
– Ну, сударь, это право, смешно! Во-первых, я такой растеряха, что уже устал терять ключи и просить местного дворника выставить дверь, в какой-то момент нам всем это изрядно надоело, а во-вторых, у меня нечего брать. Оглянитесь…
Мужчина в куртке кивнул, соглашаясь.
– Но все же… – лишь сказал он.
– Все самое дорогое в этой старой банке, – и художник подошел к мольберту и, подняв с пола жестяную баночку из-под леденцов, встряхнул ею. Редкие мелки и угольки загрохотали в ней. – Пока она гремит, не все так плохо, сударь. Жизнь без нее давно бы потеряла смысл.
Затем художник посмотрел на свою неоконченную работу и вздохнул.
– У Вас замечательно получилось, – высказался гость.
– Вы так считаете?
– Думаю, Вика будет довольна и Вам придется бросить пить.
– О, – улыбнулся художник грустно. – Пожалуй, так! Думаю, это последняя моя бутылка. И Вы не представляете, как я Вам благодарен, что разделили ее со мной. Только Вам я могу признаться, сударь, только Вам, у меня нет друзей, нет родственников, я совершенно