прикоснулся к ее коже:
– Мы можем уехать вместе, куда угодно. Ты, я и Чак.
Она мгновенно стала серьезной:
– Меня он не тронет. Тем более Чака. Он даже приблизиться не смеет, у него судебный запрет.
– Может быть, – согласился я, но на его псов этот запрет не распространяется.
– Ты не понимаешь, – она изобразила ужас. – Это страшный человек. От него сбежать невозможно.
– Давай попробуем, – не сдавался я.
Она встала и отвернулась к окну:
– Я уже пробовала. Четыре города за десять лет.
Я расклеил ссохшиеся губы в улыбке:
– Значит, я мог стать пятым твоим ухажером, закатанным в асфальт.
– Дурак, – бросила она, не поворачиваясь. – Это я вызвала копов. Должна была ехать к тебе, и вдруг кто-то позвонил из школы, просили срочно явиться. Я поехала, а потом додумалась перезвонить Чаку. Он сказал: все ок, мам, все нормально, ни сном ни духом. Ну, я и поняла.
– Давай потеряемся, – прошептал я. У меня есть деньги. Нам хватит.
Она не ответила. Долго стояла, разглядывая что-то за окном.
– Ты не понимаешь, – произнесла она наконец. – Он – отец Чака. Е-нутый на всю голову, но отец. Для него он готов сделать все, что угодно. И потом… – она запнулась. В палате повисло минутное молчание.
– Ну да, сказал я, он тебя любит.
Я ухмыльнулся:
– Понравилось жить в золотой клетке?
Она обернулась. Посмотрела мне в глаза. Затяжным, пронзительным взглядом. А потом, не проронив ни звука, вышла из палаты.
Под вечер мне сделали перевязку и поменяли капельницу. Обычно при сотрясениях нарушается сон, сказала сестра, поэтому мне дали снотворного. Я лежал, отстраненно наблюдая за тем, как краски дня постепенно бледнели, уступая всепоглощающей серости, все более и более зыбкой. На противоположной стене под потолком висел телевизор. Я не включал его. Последний раз я попал в госпиталь в тринадцать, когда мне удалили аппендицит. Это была другая больница, в другом штате. Почти двадцать лет назад. Но, похоже, не все меняется в этом мире.
ПУСТЫЕ ХЛОПОТЫ
В ящике тумбы вместе с носовым платком, визиткой шерифа и начатой пачкой «Холс» лежал мой мобильник. За выходные он так ни разу и не зазвонил.
Когда меня выпустили в понедельник, я первым делом вызвал такси и отправился за машиной. Все это время она простояла там, где была припаркована, – у гаража злополучного дома. Звонить в дверь я не стал. Домой приехал ближе к полудню. Принял душ, побрился, переоделся, собрал все необходимое. Винная коллекция перекочевала в картонный ящик. Часть вещей я упаковал в багажник, остальное – в основном одежду – сложил на заднем сидении.
По дороге в Мид я думал, что сказать Грисби. Весть о моем увольнении он воспринял стоически и поинтересовался причиной. Мне ничего не осталось, как сыграть. Я соврал, что после госпиталя не могу концентрироваться на деталях:
– Проблемы с памятью. Врачи говорят, такое бывает после травм.
Он по-отечески опустил