Эхо падения досок, бьющихся о скалу. Свет пробивался сквозь стекло пластами, ложившимися на пыльный пол, словно длинные узкие полотнища желтого холста. Дети вбегали в дверь и сразу же выбегали обратно, боясь без взрослых углубляться в мрак дома и визжа, когда Куойл, срывая доски с окон, издавал жуткие возгласы: «У-у-у-х!» – и разражался смехом.
Потом, уже в доме, тетушка взбиралась по загибающейся лестнице, а Куйол пружинил поочередно на досках пола, проверяя их крепость и предупреждая: «Осторожно, осторожно!» Воздух был насыщен пылью, и все чихали. Холод, плесень; перекошенные двери на разболтавшихся петлях. Лестничные ступени, прогнувшиеся под тысячами шаркающих подъемов и спусков. Обои, отклеившиеся и свисающие со стен. На чердаке – перина, приютившая птиц, чехол весь в пятнах. Дети метались из комнаты в комнату. Даже в лучшие свои времена эти комнаты, должно быть, выглядели убого и безнадежно.
– «Еще один доллар – и я вернусь домой»[19], – тоненько пропела Банни, кружась на пыльном полу. За окнами простиралась холодная гладь моря.
Куойл снова вышел из дома. Воздух, который он втягивал носом, был так же свеж, как вешняя вода для пересохшего рта. Тетушка в недрах дома кашляла и едва ли не плакала.
– Стол! Благословенный стол, старые стулья, и печка на месте, о боже, даже метла висит на стене, где всегда висела! – Она ухватилась за деревянную ручку метлы. Истлевший узел лопнул, прутья рассыпались по полу, тетушка осталась с голой палкой в руке. Она видела, что дымоход проржавел, ножки у стола подкосились, стулья стали непригодны для сидения.
– Тут придется руки помозолить, как мама всегда говорила.
Теперь она бродила по комнатам, поправляла фотографии на стенах, из покосившихся рамок сыпались осколки разбитого стекла. Сняла памятную фотографию усопшей женщины: глаза чуть приоткрыты, руки перевязаны в запястьях белой ленточкой. Покинутое душой тело лежало на кухонном столе, гроб прислонен к стене.
– Тетя Элти. Она умерла от чахотки.
Теперь она разглядывала фотографию тучной женщины, прижимавшей к себе курицу.
– Тетушка Пинки. Она была такой грузной, что не могла присесть на горшок, ей приходилось ставить его на кровать, чтобы пописать.
Квадратные комнаты, высокие потолки. Свет сочился через сотни дырочек в крыше – словно пенящиеся в газировке пузырьки, которые лопались при соприкосновении со стеклянными осколками. Вот спальня, узор трещин на ее потолке она помнила лучше, чем любой другой факт своей жизни. У нее не хватало духу поднять голову и посмотреть. Снова спустившись на нижний этаж, она потрогала кресло в потеках краски, увидела, что подставки для ног на передних ножках стерлись до тонких пластиночек. Доски пола прогибались у нее под ногами, дерево было голым, как кожа. Отшлифованный морем камень – ограничитель для двери. И три «счастливых» камешка, нанизанные на шнурок, – домашний оберег.
Часом позже Куойл развел костер возле дома, тетушка доставала еду из продуктовой коробки – яйца, смятый мешок с хлебом, масло, джем. Саншайн нависала