В трейлере сидели еще какие-то ребята, так что вечеринка, типа, продолжилась там. А теперь, пожалуйста, пожалуйста, ответь на звонок или выключи телефон. Эта чертова мелодия сводит меня с ума.
– Погоди, погоди. Ты принял то, что напугало Башку? Ты забыл, как он на спор закинулся дрянью, от которой умер Ривер Феникс?
– Дейв…
– Ладно, ладно.
Я вытащил мобильник, раскрыл и прижал к уху.
– Да.
– Дэвид? Это я.
А-ах, снова это чувство – этот холодок нереальности происходящего. Кофе в желудке превратился в жидкий азот.
Со мной говорил Джон.
В этом не было никаких сомнений. Мне звонит человек, который сидит напротив меня и курит. И рядом с ним нет ни одного телефона.
– Запись? – спросил я, взглянув на Джона.
– Что? Нет. Не знаю. Кажется, я позвонил тебе ночью и попросил приехать сюда. Не важно. В любом случае держись от меня подальше. У нас мало времени. Отправляйся в Лас-Вегас, найди там человека…
– Кто это?
Джон странно посмотрел на меня.
Голос в телефоне:
– Это Джон. Ты меня слышишь?
– И слышу, и вижу, – ответил я дрожащим голосом. – Ты сидишь напротив меня.
– Ну, тогда просто поговори со мной лично. Нет, подожди. Я случайно не ранен?
– Что?
– Черт! Кто-то пришел.
Щелк. Джон отключился.
Я сидел, прижав телефон к уху, и чувствовал, как на меня накатывает страшная усталость.
Если бы это был кто-то другой, то я бы решил, что меня пытается разыграть какой-то подвыпивший приятель. Но я понимал, что это не розыгрыш: во-первых, Джон уже видел меня в гневе, и, во-вторых, шутка вышла не смешной.
Мне стало страшно – по-настоящему страшно, как в детстве. Джон выглядел бледным, полумертвым. Мои ноги промокли и замерзли, глаза чесались под контактными линзами, а голова болела от недосыпа. Захотелось сжечь мобильник, запереться дома, залезть в шкаф и свернуться калачиком под одеялом.
Наступил переломный момент в моей жизни. Впрочем, все к этому шло, верно?
С самого первого дня мне казалось, что жизнь в обществе – это сложный, опасный танец, и что я – единственный, кто не умеет танцевать. Меня снова и снова сбивали с ног, а я каждый раз поднимался, униженный и окровавленный. На меня вечно смотрели с укором, мечтая о том, чтобы я, наконец, убрался ко всем чертям и перестал портить праздник. Меня хотели вытолкнуть наружу, туда, где, пытаясь согреться, друг к другу жмутся уроды. Туда, к неудачникам, безумцам, которые могут лишь с завистью смотреть на нормальных людей, на то, как они покупают новые сверкающие машины, делают карьеру, создают семьи и проводят отпуск с детьми. Такие вот уроды всю жизнь ковыляют туда-сюда, пытаются понять, почему их бросили, бормочут о всеобщем заговоре и снежных людях. Когда они стараются наладить контакт с окружающими, обычные люди едва сдерживают смех, закатывают глаза, криво ухмыляются – и, что хуже всего, жалеют этих дурачков.
Сидя в кафе в ту апрельскую ночь, я внезапно представил себе, как меня выбрасывают на