чтил память братьев, добился признания их святыми, создал церковь в Вышгороде[53] в их честь. Родство со святыми призвано было, по его мысли, укрепить княжескую власть и помочь ему возродить и умножить славу предков.
Кажется, труды не пропали даром. Слава Всевышнему, Русь стоит. Но вот из тумана выплывает лицо внучатого племянничка, Всеславушки, хищным огнём пылают его наглые очи, он закладывает пальцы и хриплым голосом говорит:
– Витебск[54] – раз. Усвятский волок[55] – два, Полотеск[56] – три, Меньск[57] – четыре. Се – моё! И то моё же!
И отделился, супостат. Собор в Полоцке отгрохал – Киевской Софии не уступит. И что с ним делать, с проклятым крамольником?!
Ярослав снова глухо застонал. Представился ему внезапно большой отрез фиолетового ромейского аксамита[58], на котором сверкали золотом гривастые львы и птицы в круглых медальонах. Аксамит этот хочет он взять в руки, но едва успевает ухватиться, как неведомо откуда появляются Всеслав со своим покойным батюшкой Брячиславом (тоже был коромольник, здорово побил его Ярослав единожды на Судомири[59] под Плесковом!), жадными ручищами потянулись они к дорогой ткани, схватили, стали тянуть к себе. Ярослав в гневе рванул аксамит на себя, и… легко, будто пуховая, порвалась драгоценная ткань. И тут же подумалось: вовсе не ромейский аксамит это, это – сама земля Русская, его держава, кою он холил и лелеял без малого четыре десятка лет.
Старый князь встряхнулся, закрыл лицо руками, отогнал мрачные видения и стал думать о своём завещании.
Составленное заблаговременно, покоится оно под замком в ларце, и ни одна душа пока не ведает, что писано в нём. Но мозг старого Ярослава сверлит беспокойная мысль: «Вдруг не внемлют?! Нет, только бы не так! Только крови бы не пролили!.. Сыны, один на другого! Господи, не допусти! Не дай им сгубить друг дружку!.. Всеволод, любимец мой! Пойми, иначе я не мог! Стол великий – старшему в роду! Так заведено, раз и навсегда. Старшему, ибо таков завещанный мною вам ряд. Эх, Владимир, надежда моя! Зачем, Бог, отнял ты у меня первенца?! Видно, грешен аз! Изяслав – не то. Святослав? Да нет, тоже не то. Даже Всеволод не такой. А Вячеслав, Игорь – те и подавно… Господь милостив. Отнял у меня одного Владимира, зато подарил другого – крохотного внука – младенца».
Вдруг почудилось Ярославу: как раз этот младенчик, носящий имя умершего старшего сына, и есть будущее Руси, он – её надежда. Старый князь, сам не зная почему, но успокоился.
«Да, а ведь верно», – подумал он и с тяжёлым старческим вздохом откинул голову на обитую синим бархатом спинку кресла. Подоспевшие холопы[60] бережно подхватили князя под руки и повели в опочивальню.
В киевском великокняжеском дворце – тишина и покой. Редкий челядин едва слышно проскользнёт через галерею с резными столпами и скроется в одном из тьмочисленных тёмных переходов, убогий монашек прошелестит долгой рясой,