я или что. У меня такое ощущение, что я внезапно ослепла. Или, там, одновременно ослепла и оглохла. Тычусь из стороны в сторону и вообще не понимаю, куда бежать, к кому, что говорить, что делать. И больше всего боюсь, что мальчишки начнут вопросы задавать. Про папу и все такое. И еще я, стыдно сказать, отвыкла уже думать, могу ли я себе позволить купить им вот прям сейчас новые пуховик или обувь, растут же с невозможной скоростью, а зима в этом году, видишь, ранняя. Или лучше пока ужаться с тратами – неизвестно, сколько еще без денег сидеть придется. Вот эти вот все большие и маленькие вопросы, они меня прямо давят. У нас так как-то сложилось, что планированием Саша занимался, хотя экономическое образование у меня. Типа, поделили, что он умный, а я красивая. Я вроде и не дура тоже, но мне очень удобно было так существовать. А в результате ничего не умею, ни считать, ни планировать домашний бюджет…
– Ужас, – Люся оценила мои перспективы кратко и честно. – Давай выпьем лучше за нормальных мужчин. За тех, которые не создают проблемы, а решают. – Потом посмотрела в окно, за которым бушевала ранняя метель, то и дело срывающаяся на холодный дождь. – А у меня и на пуховик-то денег нет, ты ж мое отношение к деньгам знаешь – про бытовые траты я всегда предпочитала подумать потом. Да и на премию в конце года рассчитывала. Да ладно, все равно бабы – форева!
И мы выпили.
Удивительно, как я изменилась за время своего, в общем-то, не слишком длинного по времени брака. Ребенком, подростком я была совершенно другая. Куда более самостоятельная, решительная, меня было совсем не просто сломить.
Я выросла в семье, как принято говорить, совершенно рядовой и обычной. Отец и мать сначала работали вместе в градообразующем НИИ в закрытом городке ближнего Подмосковья. В 90-е по очереди схлопнулось все: страна, наш городок, который из закрытого и процветающего стал открытым и довольно быстро ветшающим из-за отсутствия специальных вливаний в городской бюджет. Потом, естественно, очередь дошла до НИИ и нашей ровной, спокойной и безбедной жизни. Сначала сократили маму, и ей ничего не оставалось, как податься торговать на рынок китайским да турецким тряпьем, стать, как тогда их называли, «челночницей» – потому как челноками сновали отсюда в Турцию и обратно, груженные, как муравьи, огромными полосатыми сумками с дешевыми тряпками типа «абибас» и «дольчин габбан». Папу хоть и не сократили, но его рабочая неделя ужалась сначала до четырех, а потом и до двух дней в неделю. А оставшейся зарплаты стало хватать на содержание, например, одной некрупной собаки. Или кошки. Но без особых гастрономических запросов. Человек в то время на такие деньги выжить не мог.
Пару-тройку лет было совсем тяжело. Оглядываясь сейчас на то время, я радуюсь, что оно пришлось на мой подростковый возраст: не задавалась я в те времена, как и большинство подростков, серьезными вопросами о будущем, ни о ближнем, ни о дальнем. Когда мы сейчас вспоминаем с мамой то время, и она мне рассказывает ужасы ужасные, как все у нее холодело от страха при