он смотрел на меня как на Бога, и потому часто я играл перед ним этакого храброго и бесшабашного вояку; этого «вояку», которому было одиннадцать лет, можно хорошо представить…
– Так дядя Ваня и не повидает тебя, – вздохнул Колька, когда мы сидели с ним в вестибюле училища.
– Приехал бы с тобой.
– Он у бабушки на ВИЗе остался… плечо у него здоровски разнылось. От осколка.
– А поехали к нему сами?
– Тебя ж не отпустят, – уныло протянул Колька. – Не воскресенье ведь.
– Подумаешь, не отпустят! Я и спрашивать никого не буду. Раз только – и в «самоволку».
– Да ты что?! – испугался Колька. – А если поймают?
– Не бойся, не поймают. Что я, в первый раз, что ли? (А сам и не думал никогда о «самоволке».) Это для меня плевое дело…
Что это было на самом деле, я ощутил только тогда, когда очутился по ту сторону училищной ограды. В «самоволку», как я заметил, всегда уходили через сад, забирались по тополю на забор и спрыгивали на землю. Обычно этим занимались старшеклассники, бегали к девчонкам на свидания. Ну, забрался на забор и я – сердце колотилось страшно громко, а как только спрыгнул на землю, почувствовал себя настоящим преступником. Все, что уже вошло в мое существо за год учебы в училище – святая вера в законы и порядки военной жизни, теперь бессознательно протестовало против моего безрассудства. Но отступать было поздно: лучше погибнуть с музыкой, чем выглядеть в глазах Кольки трусом.
Мы шли, я разговаривал с ним нарочно громко, нес для храбрости какую-то чепуху про то, как я был дневальным, стоял у тумбочки с автоматом (а нам еще и автоматы-то не показывали), вдруг в казарме появился дежурный по училищу подполковник Тресвяцкий, я ему: «Стой, кто идет?» – и автомат на него. («Ну да-а?..» – удивляется Колька.) «Дежурный по училищу подполковник Тресвяцкий, – отвечает он. – Молодец, товарищ суворовец. Благодарю за службу!» («Здорово!»– восхищается Колька.) Но это еще что, – продолжаю я, – слушай, что дальше было. (И ведь вру, вру все это Кольке.) Подполковник приказывает: «А ну-ка, товарищ суворовец, проверим вас на знания устава внутренней службы, докладывайте первый раздел!» («А чего это? – спрашивает Колька. – Здорово трудно, ага?») Ну, я как начал ему выдавать, оттараторил без запинки, так, мол, и так, а он говорит: «Ну, товарищ суворовец, удивили вы меня, буква в букву, параграф в параграф!» (Слово «параграф» я выговаривал с трудом, запинаясь, но Колька все равно верил. «Так тебе и медаль дадут! – сказал он с восхищением. – Будешь, как дядя Ваня: грудь в орденах!») Эта мысль – про ордена и медали – мне, конечно, нравится, я уж и сам начинаю верить, что скоро орденом меня наградят, вот бы здорово приехать домой, а на гимнастерке у тебя настоящий орден. Ну или хотя бы медаль… на крайний случай.
Мы наконец выбираемся из военного городка, выходим на главную улицу. Теперь даже в своей суворовской форме я не так приметен в разноцветье гражданской одежды. В трамвае мы забираемся