мужчина?!
– А чем я хуже твоей жены? Я сын, я лучше знаю маму, чужой человек все равно не заменит родного.
– Моя жена – чужой человек?! – возмущался Ванюшка. – Да она у меня будет родней самых родных для мамы! Уж я такую выберу, чтоб она у меня маму любила, как свою собственную.
– Да таких не бывает, – небрежно бросал Валентин.
– Как не бывает, как не бывает?! – кипятился Ванюшка. – А у меня вот будет, вот так!
– Откуда ты такую возьмешь? Вон, оглянись кругом: кто любит чужую мать?
– А у меня будет, будет!
И Вера, слушая их перепалку, иногда с удивлением думала, что, действительно, как же мы любим своих матерей в детстве и как позже, во взрослой жизни, бываем жестоки и невнимательны к ним. Впрочем, вряд ли это относилось к самой Вере – ведь ее мать умерла, когда Вере исполнилось всего одиннадцать лет. Пять лет воспитывал Иван Фомич Веруньку один, в полном одиночестве, на шестой год не выдержал – привел в дом Марфу Кузьменкову, моложавую разбитную бабенку с соседней улицы Нахимова. Марфа была веселой, энергичной, песни любила и любит петь, а то и в пляс может пуститься, когда придет минута. Казалось бы, чего в этом плохого? Чего вообще плохого в Марфе Кузьменковой, как в женщине и в хозяйке? Да ничего, конечно. Просто она была и навсегда осталась для Веры чужой, мачехой. Почему? Потому что жила в душе Веруньки память о матери, о родной, любимой, настоящей матери. Вот и вся отгадка. И не случайно, разумеется, после окончания школы подалась Верунька, как ни отговаривал ее отец, в Москву, искать собственное счастье, вдали от родного гнезда…
Вот только нашла ли?
Вера слушала перепалку двух братьев, удивлялась неожиданной взрослости их доводов и доказательств, думала о своей жизни, сопоставляя разные факты и случаи, и неожиданно, сама не зная как, проваливалась в тягучую дрёму, а затем и в крепкий, обморочный сон… Бывало, очнется, отряхнет глаза – что такое: лежит уже у костра в обнимку с Баженом, и Валентин неподалеку прикорнул, подложив под голову фуфайку, один только Ванюшка бодрствует, отрешенно и самозабвенно вглядываясь в тихое, неумирающее пламя костерка. «Ложился бы тоже, эй!» – скажет полувиновато Вера, а Ванюшка в ответ: «Спите, спите, тетя Вера. Я посижу, мне на зорьке жерлицы проверять…»
И правда, так и бывало: они все спят, а Ванюшка с первым рассветным туманцем уже восседает в лодке, тихо, быстро гребет однолопастным веслом к густому потубережному ивняку, где над глубоким омутком плещет в бешеном танце крутящаяся жерлица: щука взяла! Ах, как он любил, этот маленький серьезный мужичок, брать щуку один, без помощников и галдельщиков, только мешающих сноровисто выхватить щуку из глубинных вод Чусовой! Хитра и ловка щука, но и Ванюшка в свои малые десять лет был не менее хитер и ловок: он брался за толстую крученую лесу рукой, поднатягивал ее малость и резко подсекал добычу, так чтоб двойник, а еще лучше тройник намертво впивался в плоть неудачливой хищницы; а уж дальше можно было дать ей волю… Уходя то туда, то сюда, хоть кругами, хоть