возразил фон Штраубе, – но католический храм был как раз на нашем пути, не доезжая его обители. Он мог там и выйти из кареты.
– И что же, тем самым он вызвал бы у вас меньше подозрений?
– Однако ему прежде зачем-то понадобилось появиться в своей келье, – продолжал фон Штраубе. – Вполне вероятственно, что он должен был там что-то взять.
– Например, свои любимые янтарные четки, – улыбнулся Литта. – Или…
– Или, к примеру, веревку, – вставил барон. – С веревкой-то он уж никак не мог появиться во дворце…
– Да… – Теперь граф в раздумье словно бы рассуждал сам с собой. – А каменную глыбу мог заранее спрятать где-то у твоего дома… Добраться мог, подхватив экипаж… Не стану даже спрашивать, как слепому удалось управиться с этой ловушкой, у него руки видят лучше, чем у иного глаза… Да и глыбу эту подтянуть на веревке под самый потолок… Я перед тем смотрел на худосочных наших любодеев Жака и Пьера и думал – какого труда им бы это стоило. А отцу Иерониму с его силищей такое – что пушинку поднять. Все вроде бы стройно, однако тут имеется весьма веское “но”…
– Я еще об одном хочу вам напомнить, – вклинился фон Штраубе. – Когда он вошел в келью, то вас каким-то образом тотчас узнал, а вот меня нет. Быть может, потому…
– …что считал вас уже мертвым? – закончил комтур за него. – О нет, есть и куда более простое объяснение. У слепцов нюх развит чрезвычайно, а я всегда пользуюсь одной и той же кельнской водой. Меня он узнал просто по запаху. Во всяком случае, это нисколько не резон, чтобы строить далеко идущие умозаключения. Куда подозрительнее, вы правы, то, что он не вышел из кареты у храма. Предположение касательно любимых четок тоже нельзя оставлять, но – предположим, предположим… И все же вернемся к главному – к тому самому “но”… Хочу спросить вас: какая у отца Иеронима могла быть причина вас убивать? Если наших братьев любодеев кто-то мог в конце концов и подкупить, то отца Иеронима, как вы и сами наверняка понимаете…
– О нет, никак невозможно, – согласился барон.
– Какие еще бывают причины? – продолжал рассуждать граф. – Скажем, ненависть. Какие чувства испытывал к вам отец Иероним?
– По-моему, он всегда любил меня, – вынужден был признаться фон Штраубе.
– Да, – кивнул комтур, – я того же мнения. Причем любил больше, чем кого-либо в Ордене. Так что ненависть отпадает. Что еще остается? Зависть? Быть может, он завидовал вашей Тайне, вашему высокому предназначению?
– Ровно наоборот, – проговорил фон Штраубе уже смущенно, ибо под давлением доводов графа начинал все более увероваться, что наводил напраслину на слепца. – Он больше, чем кто-либо другой, гордился принадлежностью моей Тайны к Ордену. Во время наших скитаний он оберегал меня от любой беды. Нет, это никак не он! Да как я, право, мог про него такое помыслить?!
Граф, однако, сказал:
– Не надо раскаиваться, сын мой. Раз уж мы стали на путь рассуждений, то любое предположение должно быть взвешено до конца. И это превосходно, что вы пришли к некоему выводу, опираясь не на одни только чувства, но