Данглар, в душе ликуя и ненадолго забыв о настораживающем равнодушии Адамберга и его небрежности. Было совершенно ясно, что комиссар мало что запомнил из его отчета, составленного со всей тщательностью.
– Еще он приводит много цитат, – вставил Меркаде, внезапно вышедший из состояния дремоты.
Меркаде, блистательный специалист по компьютерным делам, уступавший разве что Элен Фруасси, страдал гиперсомнией, и весь комиссариат с пониманием и даже заботой относился к его недугу. Если бы дивизионный комиссар узнал об этом, Меркаде был бы немедленно уволен. Зачем держать сотрудника, на которого каждые три часа наваливается неодолимый сон?
– И мэтр Карвен ждет реакции на свои чертовы цитаты, – продолжал Меркаде, – например, чтоб кто-то хоть одного автора назвал. Он наслаждается нашим незнанием, ему нравится нас унижать, это точно.
– Например?
– Ну вот, – проговорил Жюстен, открывая свои записи. – По поводу Насима Бузида, как всегда: “Люди меньше опасаются лжи, чем вреда, причиненного ложью”.
И снова все выжидающе уставились на Данглара, чтобы он избавил их от многократных унижений со стороны адвоката, но майор из деликатности не стал сразу называть автора, как бы намекая на то, что он ничем не лучше остальных сотрудников комиссариата. Его скромность никто не оценил, но его простили: у кого же еще спрашивать, как не у него, человека сокрушительной эрудиции, знающего все высказывания всех писателей на свете.
– И становится понятно, – подхватил Мордан, – что наш адвокат Карвен любезно подсовывает нам мотив преступления: Бузид хотел убить любовницу, чтобы избежать вреда от измены и не разрушить свою семью.
– А чья это фраза, майор Данглар? – брякнул Эсталер, не обращая внимания на то, что остальные промолчали: то ли он был неисправимо бестактен, то ли, как считали многие, просто глуп.
– Ницше, – чуть помедлив, ответил Данглар.
– Он великий?
– Да, несомненно.
Адамберг некоторое время что-то рисовал, как обычно размышляя над тем, какую таинственную бездну представляет собой феноменальная память Данглара.
– Ага, понятно, – протянул Эсталер с озадаченным видом, вытаращив свои зеленые глаза.
Впрочем, зеленые глаза Эсталера были вытаращены всегда, как будто жизнь неустанно и бесконечно его изумляла. Вероятно, он прав, жизнь удивительна, рассудил Адамберг. К примеру, эта женщина, чудовищно изуродованная колесами и глядящая во тьму широко распахнутыми глазами, – разве она не ошеломляет?
– Но ведь все боятся последствий своей лжи, – сосредоточенно продолжал Эсталер, – и чтобы это понимать, не надо быть великим. Разве что ложь совсем ерундовая, правда ведь?
– Правда, – согласился Адамберг, по обыкновению защищая парня, что приводило всех в недоумение.
Адамберг поднял карандаш. Он нарисовал фигуру своего друга Гуннлаугура, наблюдающего за рыбными торгами в порту. И чаек, целую тучу чаек.
– За и против, –