на недосягаемую женщину, неожиданно снизошедшую до него.
Очень красивая – но это он всегда знал. Со смуглой кожей одного цвета с волосами. И этот взгляд любви, который, казалось, никогда не исчезал, никогда не менялся, не важно, насколько стар и безобразен становился Сулла. И вот она сидит у него на коленях, обвив его тощую шею руками, прижав его лицо к груди, лаская его покрытую струпьями голову, целуя ее, словно это по-прежнему та великолепная голова с волосами оттенка красного золота, которыми он щеголял. Его парик – где его парик? А потом она рывком подняла его голову – и он почувствовал прелесть ее рта, захватившего его сморщенные губы и не отпускавшего их, пока они снова не ожили… К нему стали возвращаться силы. Он поднялся со стула, держа ее на руках, и триумфально прошествовал в их комнату и там разделил с женой нечто большее, чем триумф.
«Вероятно, – думал он, утопая в ней, – все же я способен любить».
– Как же я скучал по тебе! – сказал Сулла.
– Как же я тебя люблю! – ответила Далматика.
– Два года… Прошло два года.
– Словно две тысячи лет.
Когда первый пыл воссоединения прошел, она превратилась в разумную жену и с удовольствием, тщательно всего его осмотрела:
– Кожа твоя стала намного лучше!
– Я получил мазь от Морсима.
– Зуд прекратился?
– Да.
После этого она стала матерью и отказалась отдыхать, пока он не прошел с нею в детскую, чтобы поздороваться с маленькими Фавстом и Фавстой.
– Они не намного старше нашей разлуки, – сказал он и вздохнул. – Они похожи на Метелла Нумидийского.
Далматика еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
– Я знаю… Бедняжки.
И этим закончился один из самых счастливых дней в жизни Суллы. Она смеялась вместе с ним!
Не зная, почему мама и смешной старик радостно обнимаются, двойняшки нерешительно улыбались, пока желание присоединиться к этому веселью не оказалось сильнее их. Может быть, в разгар этого веселья Сулла и не вполне полюбил их, но, во всяком случае, он нашел, что они довольно приятные малыши, даже если они и похожи на своего двоюродного дедушку Квинта Цецилия Метелла Нумидийского по прозванию Свин. «Которого их отец убил – какая ирония судьбы! – подумал он. – Может быть, это кара богов? Но чтобы поверить в это, надо быть греком, а я – римлянин. Кроме того, я буду уже давно мертв к тому времени, как эта парочка вырастет достаточно, чтобы сделаться божьим наказанием для кого-то другого».
Остальные вновь прибывшие домочадцы Суллы тоже чувствовали себя хорошо, включая старшую дочь Суллы Корнелию Суллу и ее двоих детей от умершего первого мужа. Маленькой Помпее было уже восемь лет. Она знала, что красива, и была полностью поглощена своей красотой. Шестилетний Квинт Помпей Руф как нельзя более соответствовал своему последнему имени, так как был рыжеволосым, румяным, с розоватыми белками глаз и вспыльчивым характером.
– А как поживает