уехал в свой Дрё, а может, в ожидании экипажа решил скоротать время в каком-нибудь местном кабаке.
Блуждающий взгляд Марии упал на сточную канаву, пересекавшую двор, где в мутной лужице барахтались измученные жарой воробьи. Как жалко, что она не прихватила с собой альбом и краски! Право, эта забавная сцена заслуживала красочного офорта. Растрёпанные, взъерошенные пташки умилительно взмахивали крылышками и гребли под собою лапками, брызгаясь друг на друга. Бедные создания, им ещё тяжелее, чем людям! Мария достала из сумочки булочку, отщепила и бросила на землю несколько крошек, на которые занятые банными процедурами воробьи не обратили никакого внимания.
В самый последний момент, когда кондуктор уже поднимал лестницу, а кучер натягивал вожжи, во двор вбежали два бравых молодца с криками: «Стой, стой! Это рейс в Париж? Нам в Париж!» Один из молодчиков схватил руку кучера, держащую хлыст, а другой уцепился за боковую лестницу и проворно вскарабкался в купе. Кондуктор спросил для порядка проездные билеты, на что новоявленный пассажир разразился громким смехом: «Пустая формальность! Мы платим тебе по сто ливров с носа, отсюда до самой столицы, и давай, дружище, сади нас на лучшие места!» – «Правила есть правила, гражданин, – строго ответствовал кондуктор. – Извольте пойти в кассу и оплатить проезд». – «О, педант! – воскликнул молодец в притворном гневе. – Тебе нужны билеты? Сейчас ты получишь сто билетов, хотя я мог бы показать тебе лишь один свой мандат, чтобы ты понял, с кем имеешь дело! Но я люблю порядок не меньше тебя, и ты в этом убедишься». После этой тирады, выпаленной на одном дыхании, опоздавший окликнул своего товарища: «Арман, я задержу дилижанс, а ты сбегай быстренько в кассу».
Когда все формальности были соблюдены, новые пассажиры смогли присоединиться к общей компании. Наши путники увидели перед собой двух расфуфыренных щёголей, чрезвычайно похожих один на другого. У обоих цветастые фраки с высокими стоячими воротниками и длинными отворотами, доходящими до плеч. Оба опоясаны трёхцветными национальными шарфами. Даже голоса их были одинаковы: громкие, пронзительные, напоминающие звуки ирландского рожка. Различались они лишь по головным уборам. У одного на голове сидела широкополая бурдала[40], по последней моде щедро посыпанная пудрой; у другого – английская шляпа с высокой тульей, украшенная серебряной пряжкой. Заметив в купе дам, молодцы широко улыбнулись и тут же принялись знакомиться, протягивая руки. Мария, гражданка Прекорбен, её дочка и даже старушка Дофен были удостоены их крепких рукопожатий; при этом Мария подала им руку, не снимая перчатки. Щёголь в бурдале представился гражданином Одилем, а его товарищ в английской шляпе – гражданином Дарнувилем. Тому и другому на вид было не больше двадцати лет.
Молодцы заняли места на боковой лавке, там, где раньше сидели супруги Жервилье.
– Мы едем в Париж на праздник Федерации, четырнадцатого июля, – объявили они. – Вы тоже едете на праздник?
– Какой ещё праздник? – проворчала старушка Дофен. – Не знаю я никаких праздников.
– А