благородного типа чувствует себя мерилом ценностей, ему не требуется одобрение… Такая мораль есть самопрославление. На первом плане мы видим ощущение полноты, бьющей через край силы, счастье высокого напряжения, осознание богатства, готового отдавать и дарить: знатный человек помогает неудачнику, но не из жалости, точнее, не только из жалости, а больше из побуждения, вызванного избытком силы. Благородный человек чтит в себе могущественного человека, и, кроме того, человека, властвующего над самим собой, понимающего как говорить и как безмолвствовать, охотно проявляющего суровость и строгость по отношению к себе и уважающего все суровое и строгое… вера в самого себя, гордость самим собой, глубокая враждебность и ирония к «бескорыстности», несомненно, так же принадлежат к морали знатных, как умеренное презрение и осмотрительность по отношению к состраданию и «сердечной теплоте». – Именно сильные умеют чтить, это их искусство, их создание. Глубокое уважение к старости и традиционным… верованиям и предрассудкам, защищающим предков и выступающим против потомков, характерно для морали сильных; и напротив, когда сторонники «современных идей» почти инстинктивно верят в «прогресс» и «будущее», демонстрируя утрату уважения к древности, это в достаточной степени свидетельствует о неблагородном происхождении таких взглядов».[40]
«Мы, люди иной веры – мы, для кого демократическое движение суть не только форма упадка политической организации, но и форма упадка человека, то есть его измельчание, когда он превращается в посредственность и утрачивает собственные ценности – на что нам возлагать свои надежды? – На новых философов, у нас нет другого выбора; на сильных духом и достаточно незаурядных, чтобы осуществить переоценку вещей и опрокинуть «вечные ценности»… чтобы положить конец тому ужасающему господству случайности и неразумия, которое до сих пор называли «историей», – неразумие «большинства» есть лишь ее последняя форма: для этого когда-нибудь понадобится новый род философов и повелителей, перед лицом которых, возможно, покажутся бледными и незначительными все те скрытые, грозные и благосклонные умы, что существовали на земле доныне. Образы таких вождей предстают перед нами» (раздел 5: «К естественной истории морали»).[41]
Из «Человеческого, слишком человеческого» (книга 1, афоризм 451, «Правосудие как партийная приманка»): «Требование равенства прав, за которое ратуют социалисты из угнетенной касты, проистекает отнюдь не из справедливости, а из алчности. – Когда животному раз за разом показывают кровавые куски мяса, а затем прячут, то оно, в конце концов, начинает реветь: вы полагаете, будто этот рев и есть справедливость?»[42]
Относительно презрения Эволы к «всеобщему равенству»: «Неравенство прав является предпосылкой самого существования каких-либо прав. Ничего дурного нет в неравных правах, неоправданно притязание на равные права… Что есть зло? ‹…› Все, что