Эксклюзивная модель такого нарратива предполагает отождествление нации с гомогенным этническим/культурным/языковым сообществом, этносом. Отличительной чертой этого нарратива является тяга к архаичным, антикварным культурным формам и репрезентациям исторического опыта, что парадоксальным образом роднит его практики с практиками советского времени, редуцировавшими украинскую национальную идентичность к антикварно-этнографическим формам. В принципе можно было бы назвать весь этот нарратив националистическим, однако наличие в нем апологии и мифологии движения, называемого националистическим, обуславливает необходимость выделять в нем и более нейтральный «национальный» элемент. Богдан Хмельницкий, Михайло Грушевский и Леся Украинка принадлежат к «национальному», Степан Бандера, Украинская повстанческая армия и Организация украинских националистов – к «националистическому» нарративу.
Советско-ностальгический нарратив не имеет четко выраженной центральной идеи, поскольку в нем утерян базовый принцип советской модели истории: классовый подход. В нем можно найти элементы, связанные с «ведущей» ролью русской культуры и русского языка. Этот нарратив настаивает на наднациональном единстве исторического опыта. Вследствие политической инструментализации он переориентирован на отрицание национального/националистического нарратива и прежде всего радикальных проявлений последнего.
Имперско-ностальгический нарратив представлен рудиментарными формами, как правило связанными с региональными практиками памятования и культивированием региональных особенностей. В южных регионах (например, в Одессе) он связан с мифом о происхождении. В западных – с мифом об особой культурной и политической роли региона (например, «украинский Пьемонт»), имперское наследие актуализируется как признак цивилизационной приближенности к европейской истории.
37
В данном случае я не «изобретаю велосипед»: в современной литературе, особенно посвященной производству идентичностей, можно встретить достаточно ссылок на инклюзивные, эксклюзивные и амбивалентные формы идентичности, репрезентаций и разного рода таксономии нарративов памяти. Оглашу только начало списка тех украинских исследователей и публицистов, кто обращался к данной теме: Вячеслав Артюх, Виктория Середа, Владимир Кравченко, Ярослав Грицак, Васыль Расевич, Юрий Шаповал, Андрей Портнов, Володимир Кулик, Мыкола Рябчук, Людмила Нагорна, Алла Киридон.
Приведу несколько наиболее характерных примеров. Володимир Кулик, исходя из анализа дискурсивных практик в сфере политики памяти, выделял восточнославянский/советский и националистический нарративы. Владимир Кравченко, рассматривая разные формы репрезентации прошлого через призму идентичностей, предлагал различать такие формы идентичностей, связанных с коллективной памятью, как советская, православно-славянская, украинская нативистская и либерально-западная, размещая их между полюсами инклюзивной и эксклюзивной идентичностей. Мыкола Рябчук усматривал наличие двух проектов в политике памяти: украинский (он же националистический) и малороссийский,