Эсме.
Тогда Лира бежала от прежней жизни, ища хоть временного приюта, и на её пути оказалась она – девочка семнадцати лет, в лицо которой Лира смотрела, как в отражение в зеркале. Силой Лира забрала у сиротки её место в жизни, ведь не всякий день такая удача: они были похожи внешне, их обеих не знали в этих местах, и по-имперски они обе говорили плохо. И работа, и тёплый угол были нужны обеим, а стать официанткой могла только одна. Настоящей Эсме пришлось уйти, однако Лире, прикинувшейся Эсме для глаз владельца харчевни и служащих, всё равно не хотелось забирать чужое полное имя, когда уже было своё.
Поначалу Эсме, как всегда, ничего не поняла из того, что от неё хотела Вилка. Вилория начала повторять свою речь заново, помедленнее и опуская детали, а также заменяя слова на те, которые Эсме были знакомы. Кое-как они объяснились: оказалось, что через город будет проезжать поезд военных, и среди них будет жених Вилории, о котором та рассказывала Эсме бесконечно. Прежде, чем его, как старшего сына местного князька, забрали на службу, Вилка служила при их доме, и выросшие вместе они до того привязались друг к другу, что не пожелали разлуки до конца своих дней. Мало кто, конечно, одобрял эту помолвку, Вилорию выгнали из их дома, оставили без крова и без копейки, но, как хвалилась сама Вилка, она не так проста. Своего избранника она называла Мадэл, и хоть Эсме и понимала, что это не его имя – имени она так и не запомнила, – сущность этого прозвища для неё долго была сокрыта. Много позже кто-то рассказал ей, что мадэлом тут называли пустельгу, и с точки зрения Вилории это было ласковое и почетное прозвище.
На следующий вечер была смена Динки и Эсме; Вилория на целый день убежала к развилке у города ждать своего суженого. К вечеру она вернулась и долго и упорно уговаривала Динару, чтобы та отпустила Эсме с ней; затем столько же убеждала свою подругу, что уйти не опасно, ведь хозяин уехал в гости до утра, а если вдруг и вернется, то Динка что-нибудь соврёт ему. Эсме боялась. Динка врала неубедительно; она не отличалась умом, и в силу этого она могла учинить подлость, и сама того не заметить. Нередко Эсме приходило в голову, что Динару сложно называть Динарой, это имя ей было не к лицу, её так и хотелось окликнуть просто Динкой, как собаку. Противоположное было с Вилорией: её почти всегда называли Вилкой, но в ней было столько бытового благородства, сентиментальности и остроумия в одно время, что Эсме называла её почти всегда Вилория, на что та плевалась – «отчего ты меня как дворянку!»
Вилка желала присутствия Эсме рядом с ней на пирушке у десятников, в число которых входил и Мадэл. Вилория была уже навеселе, а Эсме, оказавшись между ней и каким-то молодцом со смятым набок носом, только то и делала, что осторожно сливала своё вино в его бокал. Когда взошла луна, он был уже совсем пьян и заснул в конце концов, и Эсме оказалась в незавидном положении. Она никогда не пила, раньше потому, что боялась вызвать неодобрение