Песенки великомученика. Евгений Зленко

необъятное Небо, как это волнительно. Как животрепещущ мой лик сейчас, как вздрагивают шнурки на моих кроссовках, не то от извилистой дороги, не то от извилистой её походки, вздрагивают и замирают.

      Это едва выносимо. Мне страшно с нею встречаться, но страшнее её не встречать. Благоволенная, не покидай, поброди еще немножко, еще чуть-чуть, пока мы не доехали до метро, а там я выйду, и мы, может быть, увидимся с тобой снова, узнав друг друга сразу. И ты быть может проводишь меня, проедешься со мной до самой работы, если у тебя будет свободных полчаса. Я знаю, ты всемогуща, но не вездесуща. А компания с тобой всегда праздник, мёд и солнце.

      А помнишь, как я встретил тебя ещё в школе? Тогда я слышал тебя из уст одной учительницы русского языка и литературы. Помню фамилия у неё была то ли польская, то ли ещё какая. А ещё помню стояние у доски и вопросы от этой учительницы, да, вопросы и упреки: так, Евген, у тебя последняя попытка не получить двойку, ты же не хочешь окончательно и бесповоротно узаконить свои отношения с двойкой, окропить дневник свой постыдством ведь не хочешь? Нет, – говорил я – не хочу.

      Ну и замечательно, тогда ответь вот на что: как, а вернее что, – что ты знаешь о слитном написании наречий? Давай ответь, и я не унижу тебя и двойку не поставлю. Если ответишь, не поставлю.

      И что мне было делать? Все мысли падали и бились оземь, разлетались вдребезги, я спрашивал себя – наяву это со мной происходит или я взаперти, сижу скованный в этом мире зеленых досок и белых мелков безграмотностью? Я судорожно вспоминал и искал ответ. Смотрел вверх, смотрел вниз, вглубь и вдаль уходили мои мысли, я круговращал все свои знания, перебивчато перебирал их и, несобранный, начинал сначала. Что, что мне делать? – спрашивали мои глаза у всех парт в классе. Но было молчно. И я молчал в ответ.

      Худая дуальность раскраснелась в моем дневнике, и от ужасной прорвы стыда спас лишь звонок.

      …

      Школа запомнилась своими поминками. Нас хоронили в открытом гробу, с красивыми узорчатыми ленточками синего отлива, словно шея утопленника.

      А директор: «дорогие усопшие! Поздравляю вас с кончиной. Эти года были прекрасны и питали каждого из вас надеждой, надеждой на скоропостижность, и я вижу, какими вы стали! Будь я на вашем месте, я бы плакала и пела до самых первых петухов! Ну, в добрый путь!» – и махала рукой, как бы прощаясь.