повсеместно мы встречаемся с традиционными элементами в истинном смысле слова, хотя они и имеют ослабленный, деформированный и фрагментированный характер. Эти элементы обладают подлинной символической ценностью и, таким образом, вовсе не являются порождением не только народного, но и вообще человеческого разума; народным является лишь факт их «выживания», с учётом того, что указанные элементы принадлежат традициям, прекратившим существование.
Эти угасшие традиционные формы уходят в такое отдалённое прошлое, что его даже затруднительно определить, в прошлое, принадлежащее, таким образом, туманной области предыстории. В данном случае народ действует как носитель своего рода более или менее бессознательной коллективной памяти, содержание которой происходит из какого-то иного источника».[15]
В равной мере мы разделяем точку зрения Генона и тогда, когда он разъясняет тот необычный факт, что народ в подобных случаях выступает носителем множества элементов, принадлежащих более высокому уровню, например, сфере инициатического, а значит, уровню, по сути своей, «нечеловеческому»:
«Когда традиционная форма начинает угасать, её последние представители могут намеренно доверить коллективной памяти то, что в ином случае было бы утеряно. Иными словами, это единственный способ спасти то, что ещё может быть спасено. В то же время, естественное недопонимание массами служит достаточной гарантией того, что то, что обладает эзотерическим содержанием, не будет утрачено, но продолжит существование как своего рода свидетельство прошлого для тех, кто в последующие эпохи окажется способен это усвоить».[16]
Это последнее наблюдение особенно оправданно, когда речь заходит об элементах якобы «языческого» нордическо-западного фольклора, каковые присутствуют в легендах о Граале и короле Артуре. Оные элементы, будучи надлежащим образом интегрированы (т. е. соотнесены со своим изначальным символическим значением посредством традиционных и даже межтрадиционных сопоставлений), явят подлинный смысл некоторых связанных друг с другом романов и эпических поэм.
Эти произведения представляли особую значимость для мира средневекового рыцарства и имели отношение к имперскому идеалу гибеллинов, а также к различным тайным традициям и организациям, кои, в той или иной форме, восприняли духовное наследие данного идеала.
Таким образом, мы можем видеть чёткую разницу между подобным подходом и уже упоминавшимися психоаналитическими теориями подсознания или коллективного бессознательного, каковое стало для них своего рода «сундуком со старьём», в котором есть всё, что угодно, и это всё, так или иначе, рассматривается в терминах «жизни», «атавизмов» или «иррационального». То, что подобные теории именуют исключительно «бессознательным», следовало бы скорее относить к сфере сверхсознания. Просто нелепо относиться к мифам и символам как к проявлениям или архетипам «жизни»,