Ефремушка насторожился, а ну как его воспримет новая пассия графа.
Но он сам не обмолвился об этом ни словом, а Ефремушка не смел даже заикнуться на эту тему, пусть и баловень, не его ума дело, понадобится, заговорит. В один из зимних вечеров, Ефремушка усталый после уборки двора, уже надумал собираться спать, как граф через пострела вызвал к себе.
Он поначалу опешил от этого, призадумался, не натворил ли чего за день к немилости барина, но ничего подобного не припоминалось, как, ни чеши затылок. После же решил, что может статься, на графа блажь напала посидеть с ним, повечерять и поплёлся в барскую половину.
Граф, устроившись уютно, сидел в кресле в вечернем халате из бархата с меховым воротником, возле ног примостилась собачка, с которой он не расставался. На лице, выбритом до синевы, отражались отблески огня из камина, где пламя с жадностью пожирало подброшенные дрова. На переносице отложилась глубокая бороздка, демонстрируя глубокую задумчивость.
Сеттер, положив голову на вытянутые, перед собою, лапы, мирно продолжал дремать, как если бы понимал, что хозяину в данную минуту не до него, и не удосуживаясь даже обращать внимания на приход Ефремушки. Весь внешний вид графа говорил, что его что-то заботит, но только что? Услышав звук открываемой двери, он обернулся и только затем заметил Ефрема.
– Пришёл? – суровым взглядом посмотрел на него граф.
– Да, барин, то есть, Ваше сиятельство, – с готовностью, словно только и ждал этого вопроса, ответил тут же. В голосе, как ни силился скрывать, явно прозвучали нотки испуганности, да иначе и быть не могло, барин он и есть барин.
– Страху натерпелся? Да ладно, скрывай – не скрывай, знаю, натерпелся. Но наказывать не буду, тут у меня дума родилась, – тут граф сделал многозначительную паузу, прямо в глаза глядя Ефрему, как если бы решал: посвящать или нет, и лишь затем начал издалека: – Ефремушка, помнишь госпожу?
– Как не помнить, Ваше сиятельство? Душа – человек была, – выпалил Ефрем, из желания угодить барину, а после, и вправду припомнив графиню, что даже голоса ни на кого не повышала.
– Да, прекрасная женщина была, бесценная, всё бы отдал, чтобы вернуть, – с тяжёлым выдохом произнёс граф. – Но, Ефремушка, жизнь-то не кончилась на том. Сам видишь, наследника или наследницы не имею, а годы идут… И кому я оставлю, нажитое немалым трудом, имущество, поместье? Та же дворовая челядь, что едва ли способна жить самостоятельно. Пропадут же без меня, как пить дать, пропадут. Никто ход времени не отменял…
– Что правда, то правда, Ваше сиятельство, – не понимая, к чему клонит граф, поддакнул Ефрем.
– Тут, Ефремушка, вот какое дело… Приметил я фотографию одной зазнобы, будучи в гостях у одного из друзей… Засел мне в душу её образ, – растягивая слова, произнёс граф, ещё не вводя в курс дела Ефремушку, отчего тот стоял, не зная, что делать. Присесть-то, граф не давал разрешения.