над еще одной, вязкой, черной и по-настоящему бездонной, безымянной рекой, которая только и ждет, чтоб сверху что-то упало… В иле медленно вязнет издохший от какой-то заразы баклан…упавшее с моста колесо от разбитой в ДТП машины… тянет руки утопленник…Ай. Да ну. Стоп. Жуть.
Так, все снова: серебряная Нева – есть. Только вода в ней ни разу не серебряная, а бурая, торфяная – привет из лесов Подпорожья. Красная «Ялта» – уже у моста, грязная, как портовый алкаш. Торчащий, как последний, расколотый зуб в челюсти, собор на том берегу – есть. Бакланы, вполне здоровые, наглые – есть. Прекрасный и равнодушный город до горизонта – есть. На набережной собачники, подбирающее собачье дерьмо, и жрущие ветер пофигисты-велосипедисты – есть. Мир освещен по законам оптики, проветрен Балтикой и правилен, как учебник по геометрии. Или по физике. Там все всегда хорошо, и угол падения всегда равен углу отражения…
За завтраком Мурка как бы невзначай попросила Шведа:
– Сфотографируй меня как мальчишку.
Швед поставил кружку с зеленым чаем, взглянул обалдело:
– …А чего? В смысле, зачем?
– Интересно. Помнишь, когда я уснула прям на фоне – это ж мальчик на снимке получился, не я. Ты заметил? Ну вот. Хочется еще.
– …Эммм… Ты что, трансгендер все-таки?
– Нет. Ни разу. Мужиков только немножко боюсь… Просто… – она – пальцы чего-то задрожали – нашла в инстаграмме прошлогодние драгоценные последние фотки: лето, Диво-остров, Васька; протянула ему: – Это кто?
– Ты, – пожал плечами Швед.
Янка подошла от плиты и посмотрела через его плечо:
– Ну да, ты. Только в шортах. А футболка твоя, с Микки-Маусом. А что?
– Листайте дальше.
Там было несколько фоток Васьки на всяких аттракционах, а потом… Отца попросила сфоткать.
– Ой, – вздрогнула Янка и выпрямилась. – Да вот же ты, в юбочке!! Девочка-девочка, солнышко! Вас двое на одно лицо! А я подумала… Вы что, двойняшки?
– Нет, – буркнул Швед. – Двойняшка был бы взрослее, крупнее. Это – маленький пацан, только рослый. Сколько ему?
– В середине этого июля исполнилось бы двенадцать… Но он и до одиннадцати… Не успел. Под машину попал, насмерть. Врачи сказали, у него сразу сердечко оторвалось, мол, он не мучился… Там еще, на Академика Лебедева, где мы раньше жили. Он… Ну, у меня нет никого дороже его.
Они переглянулись. Мурка убрала со стола, принесла тяжелую синюю папку с Васькой, вытащила сразу все, большие и маленькие, цветные и монохромные, рисунки, выложила на стол:
– Я его рисую, как будто он живой. Он живет тут на бумаге, понимаете?
– …Ты его не видела мертвого? – вдруг догадалась Янка.
– Да, его в закрытом гробу похоронили, – кивнула Мурка.
– Жесть, – Янка взяла верхний рисунок. – Какой красивый мальчик!
Мурка решилась:
– …Мне на кладбище показалось, что он… Что он из гроба стучит. Я слышала. Но… Но мне никто не поверил. Его закопали, хотя я орала.