от натуги. Но справился и, еле удерживая канделябр с тремя свечами, бросился ко входу на черную половину отеля. В этот момент граф, к удивлению Конрада, решительно направился к карге. Почти не споткнувшись и ничего не опрокинув, остановился в паре шагов.
С достоинством поклонился:
– Разрешите представиться, сударыня. Эрнест Ривердейл, граф Ле Бреттэн. Мы, видимо, будем соседями.
Карга вытаращилась на графа и вдруг относительно ловко изобразила реверанс.
– Аглая Вертенна. Из нетитулованных нобилитов Альгамбры, твое сиятельство.
– Барон фон Шмуц, – мгновенно оказался рядом Конрад. – Простите мой интерес, сударыня… Не родственница ли вы Лайзе Вертенне?
– Внучка она моя… А почему вы спрашиваете? Вы ее знаете, Лайзочку?
– К сожалению, не имеем чести, – граф перехватил инициативу. – Но, думается, всех нас привели сюда сходные обстоятельства. Вы, сударыня, тоже получили письмо?
– А вы откуда знаете?
Барон двусмысленно развел руками.
Наилучший ответ в его положении.
В номере Конрада ждала депеша. Глава Бдительного Приказа, прокуратор Вильгельм Цимбал, звал барона завтра, к восьми утра, на чашку горячего молока. И не в Приказ, а на личную загородную виллу. Карету должны были подать ко входу в гостиницу в начале восьмого.
«Вот тебе, бабушка, и выходной день!» – подумал барон, невпопад вспомнив сударыню Аглаю Вертенну.
Вилла прокуратора Цимбала была выстроена в стиле эклект-классицизма. Знатоки восхищались, эстеты цокали языком (во всех смыслах), доброжелатели подсчитывали, сколько бинаров из государственной казны… Но подсчитывали втихомолку: Вильгельм Цимбал не поощрял внимание общества к своей частной жизни. Вопросы, начинающиеся сакраментальным «А может ли честный человек…», должны учитывать главный аргумент: если второго короля подряд устраивает прокураторское представление о чести и возможностях человека, значит, так тому и быть.
Дальше – тишина.
Колеса кареты зашелестели по гравию дорожки. Объехав газон, над которым третий век подряд трудились лучшие стригали Реттии – виллу Цимбал перекупил у разорившегося вельможи Гнея Лукулла Костреца во многом ради этого газона, – агитатор осадил лошадей у парадного подъезда.
– Приехали, ваша светлость!
Тротуар окаймляли кусты самшита и розмарина. От цветника, разбитого перед криптопортиком, доносился аромат поздних фиалок. В сопровождении дворецкого, изысканного, как витые башни Чуриха, и загадочного ничуть не менее, Конрад поднялся по мраморным ступеням, миновал простой, со вкусом обставленный атриум и двинулся по круглому, опоясывавшему виллу коридору. Справа коридор огораживала колоннада. Тройные пучки тонких гладкоствольных колонн со скульптурными капителями, откуда росли нервюры подпружных арок и распалубок полуциркульных сводов перекрытия, всегда вызывали у барона восхищение. Нет, не великолепием здешней архитектуры, а собственным трудолюбием – раскрытие