с призраком?
Он закатил глаза, откровенно устав от темы – какая ирония, а ведь Маркус обожал поговорить обо всем, что его касалось.
– Марсела, ревность тебе не к лицу.
– Двенадцать лет, Маркус. Двенадцать. И теперь ты не удержал член в штанах?
На его лице мелькнуло удивление, и на Марселу обрушилась горькая правда: ну конечно, муж не первый раз пошел налево. Просто впервые попался.
– И сколько это уже продолжается? – холодно поинтересовалась она.
– Оставь, Марс.
Оставить? Словно его измена – как вот этот бокал, мелочь, которая невзначай попалась под руку и которую так же легко можно отбросить.
И дело даже не в самом предательстве – Марсела была способна простить многое во имя той жизни, которую себе выстроила, – а во взглядах других женщин, тех самых взглядах, что она всегда принимала за завистливые. В постоянных предупреждениях остальных «первых жен», в их полуулыбках. Лишь теперь Марсела поняла: они все знали, знали уже бог знает сколько времени – а вот она нет.
«Оставь».
Марсела отставила бокал. И взяла нож для мяса. У мужа хватило наглости только фыркнуть в ответ. Будто Марсела не умела обращаться с ножом. Будто не слушала истории Маркуса, не просила рассказать поподробнее. Словно сам он не трепался о работе, когда выпивал. Словно Марсела не упражнялась потом на подушке. На пакете с мукой. На бифштексе.
– И что ты собираешься делать? – снисходительно поинтересовался Маркус, подняв бровь.
Как глупо, должно быть, она выглядела в его глазах: холеная красотка сжимает украшенную монограммой рукоять своими наманикюренными пальчиками.
– Куколка, – проворковал Маркус, и ярость всколыхнулась в груди Марселы.
Куколка. Детка. Дорогая. Это вот так он ее воспринимал, после всего, через что они прошли? Как нечто беспомощное, хрупкое, слабое, нечто декоративное, хрустальную фигурку, весь удел которой стоять на полке и красиво сиять?
Когда Марсела не отступила, взгляд Маркуса потемнел.
– Не хватайся за нож, если не собираешься его использовать…
Возможно, она и правда была хрустальной.
Но стекло хрупкое ровно до тех пор, пока его не разобьешь.
Дальше оно становится острым.
– Марсела…
Она бросилась на Маркуса и с удовольствием заметила, как глаза мужа чуть расширились от удивления. Он резко отпрянул, расплескав бурбон. Нож едва чиркнул по шелковому галстуку, а в следующий миг ладонь Маркуса с размаху впечаталась в лицо Марселы. Во рту появился вкус крови, на глаза навернулись слезы. Под звон тончайшего фарфора Марсела рухнула на дубовый стол.
Она не выпустила нож, но Маркус прижал ее запястье к столешнице с такой силой, что аж кости захрустели.
Он и ранее проявлял грубость, но всегда только в пылу страсти, в ответ на невысказанный сигнал – и этот сигнал неизменно подавала сама Марсела.
Но только не в этот раз.
Маркус являл собой девяносто килограммов чистой силы, зарабатывал на жизнь, ломая вещи. Ломая людей. Он досадливо прищелкнул языком – словно это Марсела повела