у нас народу побывало, всё про историю усадьбы Храповицких расспрашивали. Вы журналист?
– Нет.
– Нет? А зачем приехали?
Я наклонилась с своему бумажному пакету, доставая из него обувную коробку. Пакет хрустел, коробка была неуклюжей, с яркой надписью. Я перенесла коробку на пустой стол, открыла крышку, вынула покрытую ситцем икону. Развернула. При ярком дневном свете икона выглядела совсем разрушенной. За время нашего недолгого пути до Суздаля два деревянных полотна иконы (одно побольше, с ликом Богородицы, второе поменьше) рассохлись ещё сильнее. Я не осмелилась посмотреть на неё.
– Вот, – протянула я икону, поддерживая снизу деревянные полотна.
– Мдааа… – на лице Светланы не появилось ни удивления, ни явного интереса. – Что вы хотите? Мы ведь здесь музейной реставрацией в основном занимаемся.
– А что это?
– Ну, в двух словах, это консервация иконы. Освободим первоначальное изображение от более поздних записей, наслоений, копоти или олифы, а дописывать не будем. Тут у вас правда доска рушится, дайте я посмотрю.
Светлана взяла на руки икону и поднесла её ближе к свету.
– А какая ещё реставрация бывает?
– Антикварная, чтобы образ восстановить, дописать, где надо, да продать побыстрее. Вы подумайте, а мне кое-что доделать надо, хотите, оставляйте свою икону, взгляну на неё часика через два.
Я вышла на улицу. Плана на судьбу иконы у меня не было. На улице похолодало. Я почему-то вспомнила про Успенский собор. До Владимира рукой подать – всего каких-то полчаса.
[3]
В храме было достаточно темно, на входе церковная лавка. Всё как обычно. Чей-то голос монотонно бубнил:
– Билетики, билетики предъявляем.
Я подняла голову – яркая синяя роспись, золото, массивная люстра.
– Простите, а где у вас Рублев? – поинтересовалась я.
– Вот прямо проходите, увидите своды.
Я прошла вперёд и подняла глаза: два свода храма, южный и северный, были пронизаны пастельными ликами. Лики, кажется, десятки, сотни ликов святых. Лики, лишь обозначенные нимбами, уходящие в горизонт, но присутствующие здесь, со мной, в этом пространстве. Пастельная, охровая, неброская, удивительно чистая красота. Эфирная красота.
– Понимаешь, доводишь до совершенства не мастерством, а состоянием, – громко шептал кто-то рядом со мной. Его собеседник только кивал, не отрывая глаз от космоса в отдельно взятом Успенском храме.
[4]
– Светлана, музейную, – с порога выпалила я, открыв дверь в мастерскую.
Светлана сидела спиной ко входу и рассматривала икону под микроскопом. Я подошла, встала рядом.
– Ну что вам сказать, икона интересная. Возможно, XVIII век. Дерево – скорее кипарис, это привозные доски. У нас-то липа, сосна, в Сибири лиственница. Раньше ведь как: и когда дерево рубить знали, и как потом ощелачивать