Постепенно шерсть наливалась блеском, бока уже не пугали торчащими рёбрами, становилось всё тяжелее взять его на руки. В общем, у меня появилась здоровая, радующаяся жизни собака.
На нём я пробовала некоторые свои идеи. Нет, пса я не мучила. Живя со мной, Фаланг избежал гораздо более неприятной участи, чем его уличные собратья. Я подстегнула его обмен веществ и наращивание мышечной массы. Снизила агрессивность и повысила управляемость. Но это лишь гормональные модификации. Я задалась целью увеличить ему интеллект. Наращивание нервной ткани требует полного изменения строения головного и спинного мозга, скелета, особенно черепа, и кровеносной системы для обеспечения нейронов кислородом и питательными веществами. Пришлось пойти на увеличение размера.
Перед тем как я запеленала Фаланга в кокон, он весил примерно двадцать килограмм. Не самая лёгкая собачка. После того как пёс прошёл трансформацию – он стал весить около пятидесяти. И размерами начал напоминать московскую сторожевую. Чтобы прокормить это чудо еду приходится готовить вёдрами.
Чтобы боль утихла, я выгибаю спину, словно исполняя гимнастический «мостик», только человеку, смотрящему со стороны, казалось бы, что я сломала позвоночник – настолько нереалистичный для человеческой анатомии угол я изобразила. Экзоскелет и правда похрустывает – пузырьки воздуха громко лопаются при резком изменении положения тела, чтобы внешняя оболочка была неотличима от настоящей. Фаланг снова открывает один глаз, но зрелище не производит на пса впечатления – он привык. Оба жала прорывают псевдоплоть, помогая поддерживать равновесие. Боль отступает.
К собакам у меня устойчивая симпатия. Когда смотрю на Фаланга, всегда вспоминается поговорка, на которую я наткнулась в Сети: «внуков любят больше, чем детей». Совокупность создала людей из обезьян, а люди, в свою очередь, вывели собак из волков.
Разогнав гемолимфу, я принимаю менее шокирующее положение в пространстве и начинаю одеваться. Фаланг тут же вскакивает, бешено обметая хвостом полы.
– Я иду одна, туда собак не пускают, – объясняю ему.
Фаланг выражает несогласие утробным ворчанием, от которого начинают резонировать оконные стёкла. В который раз задумываюсь о том, что было бы неплохо дать псу возможность разговаривать. Но чем тогда он будет отличаться от человеческого самца? Отсутствием прямохождения? Но и это не тяжело изменить. Нет, собака есть собака. Ничего не говорит, но всё понимает.
Фаланг, в отличие от большинства обычных четвероногих действительно понимает почти всё, что ему говорят. Поэтому когда я сообщаю, что в моё отсутствие он может выйти погулять – пёс начинает радостно носиться по комнате. Может быть, я даже научу его читать и считать. С чтением из-за зрения у меня тоже возникали проблемы.
– Главное – не нападай на людей, – традиционно напутствую его. – Лучше вообще никому на глаза