мы будем осторожны, если сделаем всё, как я говорю, если запрёте ложную сейчас жалость в дальние уголки ваших сердец, чтобы выпустить в лучшие времена, не заболеет никто из нас, и мы все вернёмся домой. Спасём Свею и вернёмся! Всё, что здесь придётся сделать вам, перед Богами я беру на свою душу. За всё, за всех вас, за каждого, отвечу я… – я опустила голову, уже теперь ощущая, какую тяжесть я взваливаю на свою душу.
Но у меня нет права струсить и отступить. Я – дроттнинг, я обязана, я в ответе:
– Кто боится, кто не верит мне, уходите сейчас назад, пока вы можете вернуться. Пусть на ваши места придут те, кого не испугать.
Острожели лица, погасли улыбки. Сосредоточенная бледность покрыла их все, сразу сделав старше. Никто не ушёл. Ни один. Все поверили.
И дальше нам было страшно каждый день…
Страшно было запирать деревни и форты, вывесив чёрные стяги высоко над ними.
Страшно было сжигать опустевшие, вымершие поселения.
Но ещё страшнее, куда страшнее, несравненно страшнее оказалось, стрелять в тех, кто побежал на нас, не слушая предупреждений, пытаясь пробиться, вырваться из сжимаемого нами кольца…
Никто из нас не забудет никогда, как это было в первый раз. Когда люди с выпученными в ненавистной решимости глазами, с раззявленными в крике ртами кинулись на нас с кольями, вилами, серпами, цепами, кто с чем. Все подряд, мужчины, женщины, подростки…
– Стреляйте! Не подпускать к себе! – вскричала я так, чтобы все услышали меня и те, кто бежит тоже и, может быть, это остановит их…
Не остановило…
И мои воины не оплошали. В несколько минут все были перебиты. В деревню мы не пошли, сожгли, обложив хворостом и забросав факелами и горящими стрелами…
Несколько воинов оказались ранены. Но легко, царапины лекарши обработали и перевязали.
Этот день стал самым страшным днём в моей жизни.
В этот вечер, в эту ночь впервые произошло то, что после стало происходить каждый вечер. Напуганные люди, напуганные, уже несколько недель находящиеся в постоянном напряжении, в подозрительности друг к другу, к самим себе, вынужденные прислушиваться к ощущениям своих тел и быть готовыми признать, что больны, а значит… все знали, что это значит. Это немедленная смерть… И всё же никто не думал скрываться. Все готовы были умереть.
Но вот убивать мирных бондеров, которым они призваны были служить… Это страшнее, чем бояться заразы каждую минуту, чем быть готовым убить и быть убитым из сострадания и общей безопасности. Поэтому я и просила только зрелых, взрослых мужчин отправить со мной.
И вот эти мужчины и женщины-лекарши, бывшие с нами, все эти люди впервые с тех пор, как мы вышли из Сонборга, напились до пьяна и устроили настоящую горячую разнузданную оргию…
Бешеные танцы под барабаны и дудки, вокруг костров. Хмельные песни, которые они орут во всё горло…
Я не стала мешать им. Я понимала. И понимала, что если не это, если не вино, мёд и брага и, ставшие вдруг доступными, мимолётные ласки, не