Бог нажимает на кнопки. Ева Левит

глаз.

      – Как новенький? – спрашивал по телефону Филантроп.

      – Как на дрожжах подрастает, – подобострастно отвечал директор. – И накормлен, и ухожен, и обласкан.

      – Хорошо, – лаконично ответствовал Филантроп и бросал трубку.

      – И этому он, что ли, особо приглянулся? – удивлялся директор. – Надо же, какая персональная забота! А что в нем такого-то, в сморчке этом? Ну чего такого?

      Может быть, если бы директорова мать держала его на руках так же долго, как это нынче делала с подкидышем Василиса, ему бы легче было найти ответы на свои вопросы. Но увы, его мать и в подметки не годилась рыжей няне.

      Хотя бы уже потому, что пока директор внимал коротким гудкам, пришедшим на смену быстро законченному разговору, Василиса пела малышу колыбельную. Что-то вроде такого:

      Мячик я куплю тебе, резиновый, цветной.

      И пойдем гулять с тобой по травке луговой.

      Завтра воскресенье,

      Завтра день весенний…

      На этом Василиса прерывалась, как прерывалась всегда, потому что дальше слов не знала.

      Но ее врожденная потребность в гармонии требовала завершения текста, пусть даже не в рифму и не в такт. Поэтому она вздыхала и заканчивала свое сольное выступление чем-нибудь эдаким:

      – Ох вы детки мои горемычные!

      Горемычные в ответ только посапывали.

      Летучая Василиса была очень хорошей девушкой.

      После перевода детишек из ясельной группы в младшую детсадовскую она часто наведывалась туда и разузнавала об их житье-бытье.

      Только не все ее груднички попадали в садик и не все там задерживались надолго. Потому что многих усыновляли бездетные пары. Об этом Филантроп заботился особо и самозабвенно.

      – Это ж кому чужие-то нужны? – спрашивала Василису подруга.

      – Кто сам родить не может.

      – Ну и хорошо. Живи – наслаждайся. Зачем на чужих здоровье тратить?

      – Детей любят, стало быть.

      – Не понимаю.

      – А я понимаю. Я бы и сама одного усыновила. Сладкий уж очень, глазастенький такой!