везла её в дом. Тётя Наташа и тётя Марьяна старались сделать так, будто Саньки и вовсе нет – говорить не о чем.
Вина ей больше никогда не наливали, но по воскресеньям специально для нее пекли что-то сладкое, а на её день рождения, который припадал на тридцатое августа – ей накрыли стол. И был торт, и была кукла Барби с целым ворохом приданого – разными там платьицами и сапожками.
Потом наступила осень. То, что было у Саньки дома, сам её родной дом – всё это стало отходить куда-то в прошлое, и вспоминалось уже как сквозь какую-то дымку, пелену.
Во дворе росло несколько ёлок, и они не менялись, всегда оставались зелёными но иногда сюда залетало несколько листьев – золотых или красных. А один раз Санька со щенячьим восторгом увидела, как пролетел в небе клин птиц, собиравшихся в теплые края. Он был такой чёткий, как галочка в тетради. Только вся это «галочка» махала крыльями.
Теперь ранним утром, когда они гуляли, было ещё совсем темно. И Саньку одевали всё теплее. Поверх колготок штанишки, поверх кофточки – пальто. И «трудную» тугую пуговицу от шапочки тетя Марьяна застегивала ей сама.
А потом пошёл снег – не виданный с прошлой зимы. То есть целую вечность назад. И можно было рассматривать снежинки, падавшие на рукава пальто, дивиться их совершенно красоте. И слушать, как тётя Марьяна рассказывает сказку про Снежную Королеву. И опять ей казалось «похоже» – Санька как Кай была заключена во дворце, стоявшим где-то на краю света. Только Кай – вот дурак! – даже не хотел оттуда бежать.
Перед Новым годом тётя Марьяна отлучилась на денёк, и Санька изо всех сил помогала тёте Наташе на кухне. А вернулись Марьяна – с маленькой ёлкой и большим пакетом. Принесла невесомые блестящие игрушки, золотой и серебряный дождь, хлопушки с сюрпризом. И большущую куклу, пахнущую какой-то сливочной резиной, такую нежную, мягкую – ручки как живые. Пальчики. А волосы розовые.
И хотя Санька по-прежнему обрадовалась бы больше книжкам со сказками (а в душе вообще мечтала о котёнке) – такая кукла, которая и выглядела как девочка – в отличие от Барби с её прожжённой красотой – пришлась кстати. С такой большой куклой уже было можно разговаривать как с подружкой.
И частенько женщины, заглянув к Саньке в чуланчик, заставали теперь сцены, когда они сидела с куклой в обнимку, или, посадив её на колени (она назвала её Настей), что-то ей увлечённо рассказывала.
На глаза у тёти Наташи наворачивались слёзы. Она смахивала их ладонью и шептала: «Вот зверь!»
Санька уже знала, кто «зверь». Невысокий, и какой-то широкий дядечка, с абсолютно лысой головой. Она видела его в окно. Он приезжал на самой большой машине. Дядечка никогда не задерживался во дворе, тут же проходил в дом. Зато все вокруг сразу начинали бегать. Прислуга, Санька знала этих женщин по именам – вот та, светленькая – Катя, а вот эта, со жгучими чёрными глазами – Зоя. Катя или Зоя прибегали, чтобы нагрузить на тележки кастрюльки и приборы.