Эдуар де Ними, жак из Наваррского коллежа, и благородный Франсуа де ля Моле, рыцарь. А потом, в самом конце мая, нашли скорченное и почерневшее тело некоего Людовика Гарнье, вора и негодяя, который ночевал под складами в Аль да срезал кошельки, а когда предоставлялся случай, то наверняка и глотки резал. Позже еще погиб Жак Повину, сын купца, ты его знаешь – у него склад вина неподалеку от порта Святого Антония. И это – все. Девять тел. Девять трупов, которые потрясли Париж.
Установилась тишина. Лампадка скворчала. Из-за двери доносились приглушенные крики.
– За работу, Франсуа! – сказал Гийом. – Время бежит.
Мистерия нищих
Ни один богобоязненный и упитанный парижский мещанин не выбрал бы для вечерней прогулки улицу Трюандри в квартале Аль. Тут царила преступность и ее друзья – бедность и голод. Была это улица свободных горожан, воров, нищих и бродяг, не платящих налогов, не зажигающих фонарей перед домом, не отдающих в казну – ни копытного, ни мостового, ни десятин. Смерть любого из здешних негодяев и мерзавцев обычно стоила четыре золотых эскудо. Такой была плата, которую парижский палач брал за повешение вора, бродяги или грабителя.
Проталкиваясь сквозь толпу, Вийон добрался до площади, называемой Двором Чудес, потому что каждый вечер тут случалось столько чудесных исцелений, сколько и в прославленном Сантьяго-де-Компостела, а если даже чуть меньше, чем в Компостела, то уж наверняка побольше, чем в не таком уж далеком Конке, славном своими чудесами и реликвиями святой Фе[7]. Здесь каждый вечер слепцы прозревали, паралитики вставали на ноги, а немые – возвращали речь и слух, у инвалидов отрастали руки и ноги, горбуны распрямляли спины, а потом бросались в танец. Улица Трюандри была бездной нищеты, втиснувшейся меж разрушенными домами, щерящими зубы пинаклей и остатков контрфорсов, таращащих глазницы выбитых окон, с отбитой штукатуркой и сколотыми кирпичами. К руинам этим, словно ласточкины гнезда, лепились хижины и мазанки. На площади горел большой огонь, на котором готовили еду, обсуждая тут же дальнейшие планы, пили, ругались, торговали и мигом проигрывали в карты пузатые кошели; из корчем же то и дело выкатывали новые и новые бочки. Пьяная, потрепанная толпа, разогретая молодым вином и горячей парижской ночью, выла, свистела, напевала непристойные песни и опоясывала костры танцующими хороводами, что то и дело распадались, исчезали среди мусора и битых кирпичей, чтобы через миг сплестись заново.
У огня сидел цвет воровского дела. Были это карманники, взломщики, надувалы, горлорезы. Были шаромыжники, сумоносцы, фальшивые клирики, продавцы индульгенций, торговцы чудотворными мощами. У огня развлекались вагабонды, жаки, калики, побирухи, жонглеры, убийцы, костыльники, шулеры, шельмы, притворяющиеся честными людьми, напивались тут странствующие акробаты, голиарды, беглые монахи, гистрионы, менестрели, музыканты, продавцы крысиной отравы, фальшивые клеймильщики, странствующие проповедники, нищие, ложные слепцы, прокаженные, искусанные бешеными собаками, и хромцы, дальше стояли паралитики, горбуны, больные