чем то, что находится под диадемой, у нас еще не было дочери, желающей знать, весят ли что-нибудь лунные лучи. Лишенный помощи Летти, которая выдала бы восхитительно-бездумный ответ, сегодня утром я самым глупым образом оказался на распутье: с одной стороны, мне хотелось уверить Грейс, что при достаточной чувствительности вес лунного света можно ощутить, а с другой – что, согласно новейшим представлениям, здесь правильнее говорить не о плотности, а о скорости.
Ну да хватит о Летти. Мне хочется думать, что она счастлива, и я говорил ей об этом бессчетное число раз, а счастливее всего она, когда поет. И поэтому мы, все прочие, идем своей дорогой, предоставленные сами себе, и не возмущаемся. Стану представлять себе Летти с заколотыми наверх золотыми волосами, которая стоит у огней рампы, улыбаясь лукавой и мудрой улыбкой; тем и удовлетворюсь.
В конце концов, когда я провожу время с Грейс, то незаметно обретаю покой. К моему изумлению, то же происходит и с Грейс. Мы всего лишь рассматриваем акварели и учимся свистеть, и ничто не отвлекает нас от солнечного света на заднем дворе или от веселых обоев с зеленым плющом, которыми оклеены стены детской. Пусть это отдает самомнением, но подозреваю, что, если я буду проводить с Грейс больше времени, это благотворно скажется на ней. Не сомневаюсь, что мисс Черч прикладывает должные усилия, но ей не свойственны ни правильность суждений, ни художественное чутье, а значит, можно рассчитывать лишь на то, что эта гувернантка сделает из ребенка ничем не примечательную серую мышку.
Кстати, о мышках. Сегодня у меня произошла странная встреча с одной из них в Лондонской библиотеке. В мой скромный кабинет вошел Теодор Грейндж, объяснив, что хочет проконсультироваться у меня относительно обрядовой магии, но с тем же успехом он мог бы поинтересоваться, где найти лучшие сырные обрезки (впрочем, я вооружен нужными книгами, чтобы прийти ему на помощь и в том и в другом случае). Тонкие губы моего гостя подергивались при каждом его заявлении, карие глаза были тусклыми, волосы поблекли, кожа под глазами порядком обвисла, он часто моргал и всем своим видом олицетворял меланхолию.
– Мистер Ломакс, мне дали о вас превосходнейшие отзывы, – проскрипел он, промакивая пот на верхней губе, хотя для сентября в библиотеке уже довольно холодно, а через окна льется холодно-голубой свет. – Вы непременно должны рассказать мне все, что знаете о черной магии, – все сразу.
– В таком случае расскажу, – неуверенно проговорил я в ответ на этот необычайный запрос. – Мистер?..
– Грейндж, сэр, Теодор Грейндж. Хвала Господу! – выдохнул он. – Я боялся, что вам будет недосуг. Сам главный библиотекарь сообщил мне, что ваши познания поистине энциклопедичны, сэр!
– Да что вы! – вздохнул я.
– Святая правда! Вы моя последняя и главная надежда – без вашей авторитетной поддержки, сэр, братство Соломона через год может прекратить свое существование. Наше общество разваливается! Трещит по швам! И хотя я вступил в его ряды