был совершенно безумный, туча темных волос отброшена назад, как у ведьмы во время полета на помеле.
– Он там, в спальне, – наконец прошептала она, и потянула меня за руку. Да, он был там, на постели, абсолютно голый, абсолютно мертвый и залитый кровью. Мертвые голубые глаза, возведенные к потолку. Мы молча смотрели на него, не подходя.
– Это ты его? – спросила я, не глядя на Дашку.
– Не я. Я как ушла с этого рыгалища, так больше его не видела…живым.
– Ну и кто его?
– Ты меня спрашиваешь?
– Кого ж мне спрашивать? Лигу сексуальных реформ? Ты говоришь, он зарезан?
– Да, по-моему. Видишь, кровь повсюду.
– Ты его трогала? Подходила к нему?
– Да, подходила. Зашла в спальню, увидела…и дальше ничего не помню. Пришла в себя, сижу на полу возле кровати, слышу – тихонечко кто-то воет.
– Кто?
– Я сама.
– И где ты была всю ночь?
– С ребятами какими-то таскались из кабака в кабак. Куда-то нас не пускали, и откуда-то выгоняли.
Дальше она мне сообщила, не сводя взгляд с Костьки, что ребят этих не знает. И рестораны не помнит. Замечательно.
– Ну, и зачем ты сюда опять явилась?
– Да наподдать ему, зара…бедолаге.
– Наподдали уж, и без тебя. Кто-нибудь тебя здесь утром видел?
Она замотала головой. Её надо было уводить – она была на грани истерики, и я испугалась, что она может разразиться воплями, упасть в конвульсиях на пол, завыть и все такое. Соседей мне тут еще не хватало. Я приоткрыла дверь на площадку – тишина, только в квартире этажом выше играет радио и слышится женский голос, певуче и ласково разговаривающий с ребенком. Вали по-прежнему уютно сопел на коврике. Мы закрыли дверь на замок, вышли со двора и пошли на остановку возле кинотеатра «Тукай». Дашка шла как заведенная автоматическая игрушка, и не очень сознавала, куда это я её веду.
Недаром накануне меня мучили тоска и предчувствия. Грядущие гадости ощущались так же четко и точно, как запах кошек в подъезде или вой автомобильной сирены в ночи. И сегодняшним прекрасным солнечным утром я открыла глаза с твердым убеждением, что все уже случилось. Напрасно я напоминала себе, что у меня первый день отпуска, что через неделю я еду в Австрию. В ванне я, надеясь утешиться, повертелась перед зеркалом: кожа цвета пентелийского мрамора, волосы с золотыми, медными, бронзовыми, медовыми, янтарными, серебристыми прядками, глаза, как у египетского божества – длинные, взгляд медленный и томный. Красивые, конечно, глаза, если бы не вертикальные кошачьи зрачки – следствие редкого заболевания радужной оболочки. Не всегда зрачки бывали кошачьими, черт его знает, от чего это зависело – от освещения или настроения – но все равно, люди часто пугались, тем более что иногда глазки еще и светились в темноте. В общем, зеркало меня мало утешило: то, что я видела, было скорее оригинальным, чем красивым.
Мои заклинания пред зеркалом прервал звонок: явился Лебедев и отправился на кухню, заваривать кофе. Когда я туда вошла, Лебедев сидел на своем любимом месте возле окна в расслабленно – элегантной позе, со свои обычным выражением надменности, насмешки и нежной ласки.
– Ты замечательно сегодня выглядишь, моя тигрица, – сказал он, лениво окинув меня взглядом, – вся золотая, сияющая и сверкающая, прямо богиня Аврора.
Он небрежно болтал, говорил что-то о своем казино, о каких-то неприятностях, о последних городских сплетнях – Зия Искандер и Лешка Гермаш, кажется, чего-то не поделили на последних выборах. Я пила кофе и лениво размышляла, пытаясь игнорировать грозно нарастающие предчувствия, почему этот тонкий и умный мужчина, который ко мне как к женщине абсолютно равнодушен – а ему, впрочем, и женщины нравились, хотя мальчиками он всегда интересовался больше – водит со мной дружбу, с перерывами, вот уже примерно лет пятнадцать-двенадцать. В последние годы, когда мы вдруг стали соседями, после его приезда с Сахалина, практически дня не бывает, чтобы он не заглянул ко мне – выкурить сигаретку, попить кофейку и потрепаться. Возможно, это было желание иметь что-нибудь наподобие семьи, он был одинок, несмотря на наличие двух-трех бывших жен и пассий обоего пола, партнеров по прибыльному казино, и кота Бони, толстого и ленивого увальня. И когда он говорил что-то о том, что у него из кабинета сперли на днях пистолет – «… не знаю, заявлять или нет…еще статью пришьют за небрежное хранение оружия…»– зазвонил телефон, я взяла трубку и сказала: «Ну?» В трубке было глухо, потом вдруг включилась гулкая, пронзительная тишина, полная хрипящих звуков и шорохов, идущих как бы из немыслимой, почти потусторонней дали. Голос, прошелестевший в этой дали, нездешний, не мужской и не женский, что-то произнес и повесил трубку. Я не сразу поняла, что это было «он мертв, он мертв». У меня, видимо, был такой обалделый вид, что Лебедев спросил, в чем дело. «Ошиблись номером», ответила я, и телефон сразу зазвонил опять. На сей раз это была Дашка: «Приезжай, – она не то всхлипнула, не то подавила смех, – приезжай, он убит, зарезан. Тут лужи крови». «Ты где?» «Я у него, у Костика». Я быстро сказала: «Еду, никуда не выходи». Лебедев встал:
– Я,