станам, здесь останавливались и во время больших охот, и, бывало, что для переговоров.
Со мной были сегодня Исольф и Боян. Скальд наш тоже повзрослел, и голос его стал ещё прекраснее. В последние пару лет он стал писать свои песни и вирши, посвящая мне. Самые прекрасные баллады появились в последние годы, и пел он их своим божественным волшебным голосом.
Мне нравилось это и нравилось проводить с ним время. Он знал множество историй и сказок, былин и легенд и рассказывал их необыкновенно увлекательно, как умел только он один. Многое из того, что он рассказывал, он придумывал сам. Я попросила его записывать, что он и стал делать сразу на двух языках свейском и русском.
А Исольф поехал, чтобы помочь мне не забыть о том, что нужно проверить в дальних посёлках, он всегда был толковым и собранным. Но, главное, тётя Сольвейг после истории со Стирборном не позволяла мне оставаться наедине с кем-либо из алаев.
Несколько ратников сопровождали нас. Я первой на спор доскакала до каменного строения Охотничьего хуса. Стены его были выложены из больших валунов ещё во времена моего прапрадеда Вегейра, между прочим, общего предка для Торбрандов и Брандстанцев.
Смеясь, я обернулась на своих отставших товарищей и, спешившись, вбежала в дом. Быстро, по скрипучей лестнице я побежала было на второй этаж, но вдруг увидела человека, лежащего под лестницей в углу.
Он был весь в грязи и в крови, но живой, я это поняла, ещё не приблизившись к нему. За мной входил Исольф, я остановила его, указав на раненого.
Исольф понял без слов, подошёл к человеку, нагнулся:
– Живой. Ранен. Это охотник. Вон, медвежья лапа, – Исольф показал мне трофей бедняги.
– Что ж он, один на медведя пошёл? – удивилась я.
Исольф пожал плечами, всегда был немногословен.
Пока я осматривала раненого, подъехал весь наш отряд. Я опасалась, что он ранен настолько серьёзно, что передвигать его нельзя.
Но нет, он был скорее измождён, чем сильно изломан. Ратники перенесли его наверх и положили на кровать поближе к очагу, который разожгли тут же. Тёплый воздух поплыл по горнице, раздвигая сырость осени, заползшую в дом, где редко бывали люди.
Раненого раздели, кроме раны от когтей зверя поперёк груди других на нём не было. Но он был без памяти, вероятно от чрезмерной усталости. Я обработала его раны, приготовила питья из вина, молока и мёда, что были у нас с собой, и поила его. Теперь ему надо было только спать, через сутки оправится.
– Интересно, кто он? – сказала я.
– Судя по оружию, не из простых, – сказал Исольф, – а раз так и мы его не знаем, то, скорее всего он из Брандстана.
– Тогда отвезём его в Брандстан завтра.
– Ещё и наградят, – засмеялся Боян, – если он знатный хакан.
Все мы засмеялись, я тоже улыбнулась:
– Сложен как… Красивый.
– Я уже ревную, – шутя, сказал Исольф.
– И я! – подхватил Боян.
– Да ну вас, напились уже! – смеясь, отмахнулась я. – Я пойду спать.
Вскоре