назидательно произнесла мать.
– Я помню.
– Как ты живешь теперь?
– У меня все прекрасно. Потихоньку обживаюсь на новом месте. Работа мне нравится. Мама, – Лиза хотела рассказать о том, что ее тревожило, но в последний момент передумала.
– Что Лизонька? – в голосе матери она угадала нотки беспокойства.
– Ничего, мама, просто мне пора, – тихо ответила Лиза.
Она забывала о гнетущем чувстве вины только за работой. Это было лекарством от всех бед, труд помогал не думать о проблемах и переживаниях. Но судьба все же настигла ее, через чужие страдания, напоминала ей о своих собственных.
***
Ночью существование в роддоме замирало на одно краткое мгновение, пока не раздавался крик новорожденного, а утром с первыми лучами солнца, в палатах, родильных боксах и детской комнате открывались окна. Поликлиника походила на огромный муравейник, в котором кипела работа. Младшие медицинские сестры приступали к уборке. Здесь неукоснительно соблюдались нормы санитарной обработки помещений, чистота ставилась во главу угла. Санитарки перестилали кровати, мыли пол и вытирали пыль. В пустой палате они завершали утреннюю уборку и обсуждали что-то. За разговором работа спорилась, а время летело незаметно. Лиза нередко становилась свидетелем таких бесед.
– Слушай, приходила эта безумная, – сказала санитарка Лескова.
Энергичная полная женщина, уже перешагнувшая порог пятидесятилетия. Полгода назад она стала бабушкой, чем очень гордилась.
– Таких здесь много, – лениво отозвалась санитарка Терентьева.
Она была противоположностью Лесковой – молодая, но абсолютно инертная девушка, редко проявлявшая инициативу.
– Ну, та, с такой странной фамилией. У которой еще ребенок умер совсем недавно, – напомнила Лескова, надевая на подушку, свежую наволочку.
– Потерина что ли? – пожав плечами, наугад предположила Терентьева.
Она елозила по полу шваброй так медленно, будто каждое движение давалось ей с большим трудом.
– Да, она самая. Так вот, Потерина эта, устроила истерику в кабинете Андрея Николаевича, – Лескова перестала работать, чтобы продолжить свой рассказ. – Она требовала показать ей, где захоронен ребеночек ейный. Ругалась, проклинала Поклонского, на чем свет стоит. Грозила судом, да и не только человеческим, а самым высшим, – Лескова в благоговейном ужасе закатила глаза к потолку. – Говорила, что судья разрешит эту… эскунацию.
– Эксгумацию, – коротко поправила ее Терентьева и тоже бросила работу, захваченная любопытством. – И что же Андрей Николаевич?
– А он лишь посмеялся и выбросил ее из кабинета. Сказал, что она сама во всем виновата. А бедняжка кричала и тарабанила в закрытую дверь. Эх, эх горько все это, – Лескова раздосадовано, покачала головой. – А знаешь, ведь и раньше было с ним такое. Однажды помер ребеночек у одной дамочки, она еще долго ходила за Андреем Николаевичем скандалила, обвинила, мол, украл он у нее дочку.
– Это правда? – ошарашено